– Алкоголик, алкоголик он был, говорю вам! - шипел надтреснутый старушечий голос. - Уж я-то знаю, я - соседка, напивался до белой горячки, ревел этой ночью как медведь, спать не давал! Ох, непутевый, ох, непутевый!
– Ах, как жалко, – снова причитал молодой голос, - как жалко! Ведь и дерево это огромное не удержало его!
– Да где уж! – деловито вторил басок. - Не выдержали ветки, обломались, конец, наверное, клену-то. А ведь сколько лет стоял!
Коля лежал на спине прямо, широко открытые неподвижные глаза смотрели куда-то вверх, тоненькая струйка крови стекла на подбородок и застыла темной остекленевшей нитью, левая рука была как-то неестественно вывернута набок. Максим увидел - в Колиной руке было что-то. Он нагнулся, осторожно расправил застывшие пальцы и вынул изогнутый твердый квадрат. Это была фотография. Пожелтевший от времени осколок далекого сибирского лета… Максим поднял глаза вверх к распахнутому на шестом этаже окну. Огромный старый клен протягивал к окну обломанные ветви, словно искалеченные, изуродованные руки.
Максим снова взглянул на застывшее безжизненное лицо друга. Вспомнился тот день, когда они с Володькой приехали за Колей в деревенскую больницу. После безрезультатных поисков Нины Виктор Борисович велел им уехать. «Уезжайте сегодня же, уезжайте и забудьте обо всем, что было, навсегда забудьте!» – говорил он тихо, постоянно оглядываясь, избегая смотреть им в глаза. Володька был рад, он быстро собрал свои вещи, подгонял Максима. Тот собирался молча, ему было все равно, он был словно оглушен, с того момента, когда они закопали убитого ими человека, ему казалось, что все это происходит не с ним, он словно со стороны наблюдал за собой.
Когда они приехали в деревню, Володька отказался заходить в больницу: иди сам, я не пойду, боюсь его, в лагере сказали, он свихнулся, сам с ним разбирайся…
Макс один вошел в старый почерневший от времени деревянный дом, в котором размещалась больница, прошел по узкому темному коридору, открыл тихо скрипнувшую дверь в палату. Коля сидел на кровати и смотрел перед собой пустыми глазами, у него было безжизненное, словно окоченевшее лицо. Максим положил на кровать Колькин чемодан, стал складывать вещи, но вдруг Коля схватил его за руку. Он был очень бледен, у него тряслись губы:
- Послушай, Макс, послушай! – Максим слышал, как у друга стучали зубы, - ведь это он нас!... меня!... наказал… за то, что мы убили!.. за то что… мы закопали!.. это тот медведь был … тот же самый, Макс, я уверен!..
Коля замер, словно прислушиваясь, и вдруг закричал, зарыдал, забился в припадке, выгибаясь всем телом:
- Нина! Ниночка!
Пытаясь его удержать, Максим вместе с ним упал на дощатый некрашеный пол. Прибежала медсестра, Коле сделали укол, вскоре он затих, успокоился… но лицо его было безжизненным и равнодушным… таким же, как сейчас… мертвым…
Да, Коля умер уже тогда… и он не жил эти годы… мучился… а ты - лучший друг, лучший друг, черт бы тебя побрал, трус, просто трусливый гаденыш, бегал от человека, которому просто поговорить нужно было с кем-то, рассказать о своем страхе, о том, что мучило все эти годы, а ты не хотел вспоминать, бросил его… откупался жалкими подачками… Ах, если бы можно было повернуть время, хотя бы на несколько часов…
Максим опустил голову, рыдания душили его.
Внезапно оглушительно заверещал сотовый. На Максима зашикали, замахали руками. Он не сразу понял, что это его телефон. Выбрался из толпы, поднес телефон к уху.
– Слушаю! – Молчание. – Слушаю! – повторил он.
Мягкий женский голос отчетливо проговорил:
- Ну что, милый, теперь твоя очередь?
– Алло, алло, кто это?– дыхание перехватило, получилось еле слышно, почти шепотом, - кто это?
Он услышал неразборчивые приглушенные звуки, какой-то треск, шипение, и вдруг ясный голос, очень тоненький, нежный, похожий на детский, пропел: «Мишка косолапый, по лесу идет…»
Холод пробежал по его спине…Он не дослушал, спрятал телефон в карман пиджака. Обернулся, вглядываясь в темноту переулка, в котором оставил машину. Ему почудилось движение… Он побежал. Он был уже близко, когда в свете фар выезжающей из переулка машины увидел высокий быстро удаляющийся силуэт женщины в длинном плаще. Женщина обернулась на мгновенье… и он узнал ее… ему показалось, что он узнал … Он крикнул: «Стой!», побежал следом.
Но силуэт словно растворился в темноте.
3
На стук вышла соседка. Заспанное лицо, сердитый голос.
- Хватит тарабанить, нет ее дома!
- Вы не знаете, где она?
- Не знаю, она мне не докладывала. Уже и с работы приходили, искали, она и на работу не ходит. А дома уже несколько дней не появлялась. Так что не стучите зря. Нет ее. Не будите людей-то! – женщина захлопнула дверь.
Подъезд был обшарпанный, краска на стенах облупилась. Окно было открыто, створка качалась от ветра, хлопала беспрестанно, нарушая ночную тишину. Это был знакомый подъезд. Много лет назад он стоял здесь с Полиной, целовался… Да, должно было произойти что-то в его жизни, чтобы заставить его вот уже несколько дней не ходить в офис, забросить все свои важные дела, и бегать от двери к двери по квартирам старых друзей, которые и друзьями-то давно быть перестали.
Он вышел из подъезда, взглянул на окно Полины. Оно было темным. Что теперь делать, куда идти? Она исчезла… Что-то происходит, это уже очевидно… Но не все ли равно… Он так устал от этой бессмысленной беготни. Хотелось курить, но сигареты кончились как назло. Он раздраженно смял и отбросил пустую коробку. Походил вокруг дома. Сел на скамью, стоящую чуть в стороне, на детской площадке. Провел рукой по испещренной надписями, шершавой поверхности. Вот эта надпись – она сохранилась, он вырезал ее имя перочинным ножом. Как быстро бежит время… То лето изменило его, изменило бесповоротно. Именно в тот момент, когда случайный выстрел в мгновенье изменил ясный и солнечный мир вокруг, сделав его мрачным, темным, как тот лес, через который они продирались, убегая от ужаса, оставшегося позади, он решил, что в его жизни больше не будет случайностей. Отныне он будет планировать свою жизнь, каждый свой день, каждый свой шаг. Он выбрал профессию, которая, как ему казалось, могла обезопасить его от всего случайного, внезапного, непредусмотренного. Он приложил все усилия, чтобы стать в этой профессии лучшим, он стремился заработать как можно больше денег, потому что деньги позволяли вести размеренную запланированную жизнь. И он отказался от любви, он предал любовь, потому что это чувство делало его уязвимым. Он сделал свой выбор.
В тот вечер он долго мялся, не знал, как сказать. Наконец решился, выговорил, стараясь не смотреть ей в глаза: «Я люблю другую девушку, и я женюсь на ней». Она не поверила, рассмеялась. Потом поняла. Смотрела, жалко улыбаясь…
Как странно… Столько лет он старался не думать об этом, не вспоминать. И не вспоминал… Но теперь в эти сумасшедшие непонятные дни прошлое снова и снова настойчиво напоминает о себе. Но он не хочет к нему возвращаться, не хочет вспоминать! Он схватил осколок стекла, блеснувшего под ногами, и в приступе ярости стал сдирать с деревянной скамьи буквы имени, которое он не хотел помнить. Что за игру она затеяла? Что ей нужно? Где она? Что еще замышляет? Куда теперь идти? Он поранил стеклом пальцы, вскрикнул, поднес руку к лицу. Несколько капель крови упало на рубашку.
Он вернулся к машине… нужно ехать…
В кармане пиджака тихо запел, завибрировал сотовый в такт учащенно забившемуся сердцу. Он осторожно достал телефон, долго смотрел на высветившийся номер.
- Да? – спросил тихо, трубка словно обжигала ладонь.
- Максим? – ласково спросил нежный девичий голос. Как рад он был услышать именно сейчас этот милый голос.
