— Ну, не такая, как кровь, но красная, другого слова не подберешь.
Удалось ли им по дороге перекусить в ресторане для водителей или хотя бы купить сандвичей? Кто-то, вероятно, мальчишка, на ходу раза три легонько постучал по витрине мастерской. Потом, словно оркестр в театре, на стадионе грянули крики, раздались свистки; обычное воскресное возбуждение — болельщики вскакивают со скамей, размахивают руками.
Как-то — было это после того солнечного полдня — в школу за Дейвом приехала не мама, а поденщик- негр; дома родителей не оказалось, и заплаканные служанки смотрели на Дейва с жалостью.
Дейв больше никогда не видел отца. Он умер около часу дня в Калпепере в вестибюле банка, где надеялся получить новую ссуду. Матери сообщили по телефону, а тело перевезли прямо в похоронное бюро.
Отцу было сорок. С тех пор Дейв уверился, что раз он так похож на отца, значит, тоже умрет в сорок. Эта мысль настолько укоренилась в нем, что и сейчас, в сорок три, он порой удивляется, что еще жив.
Интересно, считает ли Бен, что похож на отца? И что его жизнь должна повторить отцовскую? Дейв не отваживался об этом спрашивать. Не смея задать вопрос в лоб, украдкой наблюдал за сыном, строил догадки.
А испытал ли его собственный отец такой же интерес к нему, Дейву, такой же страх за него? Быть может, так всегда бывает у отцов с сыновьями? Часто Дейв делал что-нибудь лишь потому, что так поступил бы отец, а в семнадцать лет, чтобы еще больше походить на него, отпустил усы и ходил так чуть не год.
Возможно, он вносил столько страсти в память об отце лишь потому, что через два года мать снова вышла замуж? Уверенности в этом у Дейва нет. Он часто размышлял об этом в те минуты, когда его одолевала тревога за Бена.
Всего через две недели после похорон ферму продали, и они переехали в Ньюарк, штат Нью-Джерси. Дейву ненавистно само воспоминание об этом городе. Он никогда не мог понять, почему именно на него пал выбор матери.
— Мы были разорены, — объясняла она ему потом, но звучало это не слишком убедительно. — Мне пришлось зарабатывать на жизнь. Не могла же я наняться на службу там, где все знают мою семью.
Она была урожденная Трусделл, один из ее предков играл видную роль в Конфедерации. Но и семейство Гэллоуэй, давшее стране губернатора и историка, было не менее известно.
В Ньюарке они жили без прислуги на четвертом этаже дома из темного кирпича; напротив их окна шла железная пожарная лестница, кончавшаяся на высоте второго этажа.
Мать служила в какой-то фирме. Вечерами она часто уходила, и тогда за Дейвом присматривала приходящая няня, совсем еще молодая девушка.
— Если будешь хорошо себя вести, мы скоро опять переедем в деревню и заживем в большом доме.
— В Виргинии?
— Нет. Недалеко от Ньюарка.
Мать имела в виду Уайт-Плейн; они действительно туда переехали, когда она вышла замуж за Масселмена. Может быть, покрутив ручки радиоприемника, он услышал бы о Бене? Раза два он подумал об этом, но побоялся стряхнуть с себя оцепенение и снова соприкоснуться с жестокой реальностью. Он знал: стоит шевельнуться, и придется встать, пойти открыть окно: в квартире духота. Тогда и поесть надо будет. В груди заныло.
Он встанет, но потом. Пока он лежит, не двигаясь, как тогда, в Виргинии, ему кажется, что так он ближе к Бену. А может, сыну не хотелось быть на него похожим? Однажды Бен играл с ребятами на улице перед мастерской, и Дейв услышал, как сын механика, работавшего в гараже, заявил:
— Мой папа сильней твоего. Он твоему как даст — тот сразу свалится.
Это была правда: механик — силач, а Дейв даже спортом не занимается. Он так и застыл, ожидая, что ответит сын, но тот промолчал.
Ему тогда стало горько. Глупости, конечно. Но все равно в сердце кольнуло, и сейчас еще, семь лет спустя, он об этом помнит.
Но больнее всего бывало, когда сын молча разглядывал его, думая, что отец не видит. В эти минуты лицо у мальчика становилось серьезным, задумчивым. Казалось, он где-то витает. Быть может, он творил для себя образ отца, подобно тому, как Дейв сотворил образ своего?
Ему хотелось узнать, каков он, этот образ, спросить: «Сынок, тебе не слишком стыдно за меня?»
Сколько раз этот вопрос вертелся у него на языке, и тогда он шел в обход:
— У тебя все в порядке?
Его самого мать никогда об этом не спрашивала. Но спроси она — неужели он посмел бы ответить «нет!»?
А ведь у него все было далеко не в порядке. Дом в Уайт-Плейне сделался ему ненавистен уже из-за одного вида Масселмена: тот был важной персоной в страховой компании и целыми днями только и делал, что доказывал это самому себе. Из-за Масселмена и матери Дейв сразу после школы пошел учиться на часовщика, чтобы поскорей начать зарабатывать и уйти от них...
А вчера вечером ушел Бен. Стенной шкаф в его комнате, большой, как чулан, набит его игрушками: там заводные машины, трактора, ферма с домашними животными, ковбойские пояса и шляпы, шпаги и пистолеты. Одних пистолетов разных систем штук двадцать, все сломанные.
Бен ничего не выкидывал. Старые игрушки складывал в шкаф, и не так давно отец застал его, когда он старательно подбирал какой-то мотивчик на десятицентовой флейте, которую получил в подарок не то в девять, не то в десять лет.
На стадионе через репродуктор комментируют ход игры, а болельщики наверняка судачат о Дейве. Интересно, слушал ли Мьюзек радио? А может, к нему пришли и сообщили новость? Так или иначе, сейчас он сидит у себя на веранде, попыхивая свистящей чиненой трубкой.
У мастерской затормозила машина, из нее вышли двое, судя по походке — мужчины. Они подошли к витрине и заглянули внутрь.
— Звонка нет? — спросил один.
— Не вижу.
Постучали в стеклянную дверь. Дейв не шевельнулся. Тогда один отошел на середину улицы и принялся разглядывать окна второго этажа. Видимо, старуха полька сидела у окна. Снизу ей крикнули:
— Скажите пожалуйста, где мистер Гэллоуэй?
— Следующее окно.
— Он дома?
Мешая английские слова с польскими, она кое-как объяснила, что нужно обойти вокруг дома, войти в маленькую дверь между гаражами и подняться по лестнице. Похоже, они поняли: шаги стали удаляться.
Дейв знал, что они вот-вот постучат в дверь, но даже не задумался, кто бы это мог быть. В любом случае, пора было вставать. Все равно оцепенение проходило, и он уже искусственно пытался его удержать. Весь фокус был в том, чтобы, распластавшись на матрасе, держать мышцы в напряжении. Не дожидаясь, пока на лестнице зазвучат шаги, он поднял голову, открыл глаза, и его поразило, что вокруг все как всегда: те же четкие формы вещей, тот же светлый квадрат окна, через приоткрытую дверь виден угол гостиной.
Раздался стук. Не отвечая, он сел на край кровати; в голове было пусто: он еще не осознал как следует весь драматизм того, что разворачивалось вокруг.
— Мистер Гэллоуэй!
Постучали громче. Вышла соседка и затараторила:
— Я слыхала, как в час он вернулся, а потом больше никуда не выходил. Странно только, что с тех пор в квартире не слыхать ни звука.
— А он не мог покончить с собой?
Дейв остолбенел, нахмурился: такое ему и в голову не приходило.
— Мистер Гэллоуэй, вы слышите?
Он покорно встал, пошел к дверям, повернул ключ в замке.
