взять в толк, что с ним происходит, не раз давал себе обещание не приходить сюда до возвращения Бхани, но вскоре забывал об этом решении.
День, когда Бхани вернулась в дом мужа, был, наверно, самым трудным для Джагсира. Она пришла — и осветила все вокруг, превратила безликую пустыню деревни в веселую ярмарку.
— Сибо, девочка, твой брат снова привел домой невестку? — спросил он у сестренки Никки.
— Да... Нынче утром. И знаешь, братец, сколько славных вещиц у нашей невестки! — затараторила девочка. — У нее есть такой маленький зеркальный сундучок... И материи красивые-красивые, цветные- разноцветные! А в зеркальном сундучке чего только нет! И кора, которой губы красят, и новый гребешок, и маленькие зеркальца... А на рубашке у нее такие золотые миндалинки-пуговки, вот как на твоей рубахе...
Джагсир взглянул на свою рубаху, на серебряные пуговицы, старые, отцовские. Странно, как он еще не растерял их... Ему вдруг стало неловко, он прикрыл рукой две верхние пуговицы и, оставив Сибо, побрел к дому. Придя к себе, он оторвал эти пуговицы.
Два дня Джагсир изнывал от желания пойти к Никке, два дня не отваживался ступить на его порог. Едва он выходил из дому, как ему начинало казаться, что все встречные пялят на него глаза. Он не смел взглянуть никому в лицо, до такой степени был убежден, что всей деревне известно, как его тянет к Бхани. За эти два дня он несколько раз доходил до проулка Никки, но тут же поворачивал обратно.
На третий день он повстречал возле амбаров Гхилу.
— Ну, великий безумец, видел ты свою Хир[10]? — спросил приятель. — Не мешкай, проколи себе уши, заделайся факиром — и перед тобой откроются все двери. А потом... разбей свою нищенскую чашу и собирай черепки.
Джагсир улыбнулся, но шутка друга ему не понравилась.
Шел месяц хархи, страда была в разгаре. Хозяева, боясь, как бы не пропал урожай, нанимали поденщиков, торопились с уборкой. Джагсир трудился на полях Дхарама Сингха, но работать как прежде, не щадя сил, уже не мог и плелся в своем ряду позади всех. Другие поденщики посмеивались над ним. Время от времени Джагсир, злясь на собственную нерасторопность, стискивал зубы и яростней брался за работу, но вскоре мысли снова уносили его куда-то далеко, а серп начинал жать все медленнее.
Как-то раз, возвращаясь с поля деревней, Джагсир проходил мимо дома Никки. Солнце уже опускалось на покой, в переулке было сумрачно. Джагсир воровато осмотрелся по сторонам, немного потоптался возле входа и, наконец, заглянул внутрь. Он увидел Бхани — стоя спиной к дверям, она стряпала. Увидел цветы — тонкий яркий шнурок удерживал их в высокой прическе женщины. Он замер, пораженный. При слабом мерцании светильника цветы эти напомнили ему глаз Бхани, выглядывавший из-под накидки в тот день, когда она уезжала на своем верблюжонке... Всего лишь на миг предстало перед ним это видение, в следующее мгновение в переулке послышались чьи-то шаги, и Джагсир, словно мошенник, застигнутый на месте преступления, поспешил прочь.
Ночью он долго лежал без сна и глядел на звезды. В нежном плетении мелких облачков, похожих на серые перышки куропатки, ему виделась Бхани. Потом он заснул и к нему пришли сны о Бхани — такие красивые, удивительные... Прежде ему никогда не приходилось видеть такие сны.
Утром он проснулся радостный, в поле весело набросился на работу и до самого обеда в руках у него все горело. Но к полудню мысли его снова улетели в какие-то заоблачные дали, серп начал медленнее сновать в пшенице...
Заметив, что Джагсиру не работается, Дхарам Сингх распорядился:
— Ступай-ка ты домой, принеси чаю для поденщиков да приведи мне сюда дочку.
Джагсир словно бы только и ждал этого приказания: он тут же повернулся и зашагал к дороге.
В знойный полуденный час на улицах деревни увидишь одних ворон: мужчины все в поле и на токах, женщины и дети попрятались по домам. Джагсир думал об этом, а ноги сами несли его не главной улицей, а кружным путем, в переулок Никки. До самого дома он шел не поднимая глаз от земли, затем так же, как и накануне, зыркнул по сторонам и торопливо вошел.
— Никка! — окликнул он, сделав несколько шагов по двору. Никто не отзывался. Джагсир ступил еще шага два, снова позвал.
— Да ведь его дома нет! — услышал он голос, нежный, как песня скрипки.
И споткнулся... И задрожала земля под ногами...
Прямо перед ним на веранде сидела Бхани. Совсем одна. Сердце Джагсира бешено заколотилось. Он оглянулся назад — в переулке тоже никого.
— Где... где же Никка?.. — спросил он и сам не узнал своего голоса.
— Снопы возит.
Бхани слегка надвинула на лицо край накидки, но Джагсир видел, что она не отрывает от него взгляда. Ее губы, алые от коры, в лимонно-желтом отсвете накидки казались зернами спелого граната. Она улыбалась. Джагсир не вынес зноя этой улыбки и снова опустил глаза.
Видя, что он намерен долго молчать, Бхани спросила:
— У тебя к нему дело?
- Да.
— А какое? Может, мне скажешь?
Джагсира словно что ударило. Дело... Какое дело.. Он не знал, что ответить. Снова поднял глаза — она глядела на него в упор, А он стоял перед ней, будто осужденный, не в силах шевельнуться, оторвать взор...
— Так какое у тебя дело? Да что ты уставился! Заворожили тебя, что ли? — засмеялась она и выпустила из руки край накидки.
И снова половина лица — будто долька луны... Джагсир совсем обеспамятел. Такая смелость... И это сияние красоты... Он был потрясен до самой глубины души.
— Я просто так... Просто так... — смущенно пробормотал он, и взор его совсем сник.
— Присядь. Выпей водицы-холодицы, — по-прежнему улыбаясь, предложила Бхани.
— Нет, нет... Я пойду... — Не поднимая глаз, он метнулся к выходу. Потом оглянулся, но так и не посмел встретиться взором с Бхани.
— «Просто так»! — смеясь, передразнила его Бхани. — Вот уж действительно рожденный после девчонок! А ну, наберись храбрости да посмотри мне в глаза. Будешь робеть — плохо придется в жизни. Эх, если б господь наделил тебя не только красотой, но и мужеством! Что за стан! Словно точеный. Так бы и вонзила зубы и ела бы, как дыню!
Последние слова Бхани дошли до Джагсира, когда он был уже у ворот. Он снова оглянулся. Но теперь что-то изменилось: взор ее не высекал больше огня безумия из взора Джагсира, глаза были опущены, лицо прикрыто накидкой, только губы по-прежнему улыбались.
В переулке Джагсир столкнулся с сестренкой Никки.
— Ты от нас, братец? — лукаво спросила она.
— Нет... Да... — в беспамятстве пробормотал он.
В предзакатный час, возвращаясь с поля. Джагсир снова оказался в переулке Никки. Какая-то удивительная сладость разливалась по его телу, сочилась изо всех пор. Он заглянул во двор — там никого не было. Потом из задней комнаты к кухне прошла мать Никки. Лицо ее выглядело озабоченным. Казалось бы, что тут особенного? Но Джагсиру почудилось, что это неспроста. Он еще подождал, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, но больше никого не увидел.
А потом была ночь без сна. В сознании Джагсира печаль и радость так перемешались, что он уже не мог разобраться в своих чувствах. Он лежал на крыше лачуги. Порой ему чудилось, что стены деревенских домов сияют свежей побелкой, что песни сторожей на токах восхитительны, а две птицы, полоскавшие молочно-белые крылья в звездном свете, цапли должно быть, напоминали лебедей, которые умчали Руп и Басант[11]. Но уже в следующее мгновение деревня казалась покинутой, дома — полуразрушенными, звездная россыпь — похожей на холодный пепел, а белые птицы мнились напуганными разлученными журавлями, и крики их разрывали сердце. Потом он ненадолго задремал, но внезапно проснулся: ему померещилось, что кто-то его душит.
Утром по дороге в поле Джагсир повстречал своего двоюродного братишку, сына дяди. Дом дяди был
