дешевая игра, какая самодеятельность! Наталье было очень стыдно. Впрочем, ей и раньше приходилось просматривать видеозаписи некоторых спектаклей с ее участием, они ей тоже не нравились. Но там не было все-таки такой обнаженной неумелости, такой жалкости…
Молодой человек обрисовал перспективы: сейчас вызовут милицию, оформят протокол, ее посадят в камеру к алкоголичкам.
Наталья достала деньги и положила на стол.
— Вот, возьмите. И я больше никогда. Это я на спор.
— То есть?
— Ну, с подругой поспорила, что смогу.
Ее придумка вряд ли показалась убедительной работникам магазина, но достоверными выглядели настоящие живые деньги. Непонятно: зачем красть, если они есть?
Наталью отпустили, конфисковав, естественно, и водку, и деньги.
После этого — как отрезало. Были моменты, когда мучительно хотелось выпить, но, как только вспомнит себя на той записи камеры слежения — нет, ни за что. Видеть себя воровкой она еще согласна, но видеть себя такой плохой актрисой… Лучше уж прибиться к бомжам.
И она прибилась к бомжам на целую неделю, пила с ними, обходила мусорные баки, спала в каком-то подвале. Однажды очнулась ночью — вонючий мужик с дырявым ртом лезет на нее, мычит.
— Что? — не поняла она.
— Ну давай! Давай! — гнусил он. — Чего ты? Давай. Займемся любовью!
И эта нелепая фраза в грязных (в буквальном смысле) устах алкоголика Наталью и ужаснула, и насмешила.
Она убежала, вернулась домой, позвонила своему режиссеру и рассказала все (вернее, почти все), что с нею произошло. Он примчался на следующий день. Тогда он еще любил ее…
Вот об этом Наталья и сказала — понимая, что это и для Куркова будет новостью.
— Воровала.
Маховец посмотрел на Притулова, который стал для него чем-то вроде психологического эксперта. Тот, заглянув в глаза Наталье, кивнул:
— Похоже, не врет.
— Ты серьезно? — спросил Курков.
— Да.
— И что, если не секрет?
— Водку, продукты в магазинах.
— Зачем, почему?
— Денег не было. А выпить хотелось.
Наталья говорила спокойно, четко. Понимала, что это слышат другие. Ну и плевать. Ей сейчас было хорошо и почти весело.
— А что ты удивляешься? — спросила она Леонида. — Сам же всегда называл меня алкоголичкой.
— Я не называл.
— Но считал. Да ладно, я не против, я алкоголичка и есть. Есть еще вопросы? — Наталья с улыбкой посмотрела на Маховца и Притулова.
— Нет, — сказал Маховец. — Год условно.
— Есть, — возразил Маховец. — А изнасилование?
— Что такое?
— Изнасилование забыли, — мягко объяснил Притулов.
— Кто кого насиловал, извините?
— Вы — его, — указал Притулов на Куркова. — Он же ваш муж. А всякая женщина, чтобы сделать мужчину мужем, его насилует.
— Интересная теория!
— Это не теория, это жизнь! — вздохнул Притулов.
Он действительно был убежден, что задача любой женщины, как только она себя таковой почувствует, — выбрать жертву и совершить над ней насилие. Он помнил разных мужчин, приходивших к ним в дом, лишенный отца и мужа, свободный, и вели они себя тоже по-разному — кто смело, кто робко, кто наглел сразу, кто — учуяв позволение. Но по лицу мамы, по ее глазам, по усмешке Евгений понимал: как бы ни хорохорились, сделают в результате то, что она захочет. Захочет, чтобы ушли, — уйдут. Захочет, чтобы остались, — останутся.
Первый и последний семейный опыт Притулова утвердил его в мысли о насильнической природе женщин. Главный их метод — поставить мужчину в положение виноватого. Вот первое знакомство с Ритой, его будущей (а теперь бывшей и мертвой) женой. Пустяковая история: стоят у студенческой раздевалки, Рита рядом болтает с подругой, отдав номерок гардеробщице, гардеробщица протягивает пальто (отвратительно розовое и шуршащее, из какой-то синтетики), Рита будто не видит, рассчитывая на то, что Евгений подхватит пальто и передаст ей. Но он не дурак, он разгадал хитрость и не подхватил, не передал. Пришлось Рите самой взять пальто. Она взяла, глянув на Евгения чуть ли не презрительно.
И он попался. Он не хотел об этом думать, но думал и думал. И ведь подруга Риты нравилась ему гораздо больше. Но она все видела, она тоже подумает, что он неуклюжий увалень — и как объяснишь, что он не увалень, что он сделал это (то есть, не сделал этого) принципиально?
Через неделю был вечер танцев. Евгений решил не идти, но подумал: Рита посмеется, решит, что он струсил. Ладно, надо пойти — и не обращать на нее внимания. Потанцевать с какой-нибудь другой сокурсницей.
Он пошел, не обращал на Риту внимания. Стоял у стены, глядя в сторону, никого не приглашая. Рита была с подругой. Надо подойти и пригласить подругу. Но, пока Евгений собирался, подругу уже пригласили. Рита осталась одна. Она вовсе не глядела укоризненно, она, быть может, вообще на него не глядела, но Евгений чувствовал себя виноватым. Позже он понял, в чем засада: если женщина может оказаться виноватой только за то, что она сделала, мужчина виноват и в том, чего не сделал. Не подал пальто — виноват. Не подошел — виноват.
И Евгений направился к Рите на невольных ногах.
Так оно и завязалось. Не проводишь до дома — виноват, значит, надо проводить. Не поцелуешь — опять виноват. Не напросишься в гости — виноват. Не воспользуешься отсутствием родителей — виноват.
Кончилось свадьбой.
Притулов было словно заточен и связан — вот когда он был больным и ненормальным, а не после, когда его таким признало общество.
Через три года они отдыхали дикарями на берегу Черного моря — сама же Рита и предложила. До ближайшего жилья километров десять. Купались, плескались, Рита была счастлива, а он ее ненавидел за то, что она считает, будто и он счастлив, за ее уверенность, что он никуда от нее не денется, а вечером в палатке будет платить дань — как раб, невольник, а откажется — виноват! И все произошло просто: он удерживал ее под водой несколько минут. Даже не душил, просто обнял сзади, обхватил, прижал ко дну, и все. Потом заявил в милицию. Никаких подозрений не возникло: мало ли тонут за сезон в этих местах? К тому же, Евгений беспрестанно плакал. Это была истерика — он плакал от счастья.
И стал, наконец, нормальным и здоровым, ясно увидел, что происходит вокруг. Мужчины благороднее — они просто живут, работают, делают какие-то дела, ходят по улицам. А женщины насквозь фальшивы и подлы, ничего не совершают просто так. Даже когда она всего лишь идет по улице, глядя перед собой, Притулов физически ощущает, как вместе с нею движется облако ожидания. Она ждет, она ждет постоянно и всегда, что подойдут, улыбнутся, скажут льстивые или ласковые слова, она — каждая — психически больна этим ожиданием. И все окружающие мужчины автоматически виноваты — тем, что не подходят, не улыбаются, не говорят льстивых слов. Не смотрят — уже виноваты. Нет их в том месте, где она идет и красуется, — и этим виноваты.
Чувство вины надоедает, но Притулову повезло, он нашел способ от этого избавиться. Ты ждешь — ты дождалась. Не в таком виде, как тебе хотелось? А кто сказал, что все будет только так, как ты хочешь?
