своим душевным теплом в кутузке, а другие мчатся на белых яхтах под алыми парусами по синим волнам, и обнимают их со всех сторон полуобнаженные загорелые красотки? Почему они там, а я здесь?
02.01
Авдотьинка — Шашня
— А ты? — спросил Желдаков Сережу Личкина.
— Чего? — поднял тот хмельную голову.
— Ты сволочь?
— Конечно!
И на дне пьяного сознания Сережи отозвалось, что это правда.
Ни дня и ни минуты он не сомневался, что справедливо убил предателей, которые были на свадьбе его невесты. За дело убил. Жаль, ее не убил.
Но где-то гнездилась в нем странная для него мысль: а вдруг все-таки несправедливо? Вдруг они все-таки имели право на жизнь?
Нет, но как? Ведь виноваты же!
Виноватый не обязательно должен умереть, как и не обязательно невиноватому гарантирована жизнь — туманная мысль, неуклюже шевелясь, поворачивалась все более причудливыми боками.
И если бы Сережа мог об этом подумать, он додумался бы до того, что представил бы себя на месте людей, которых убил. И на месте гада Вовки. И даже на месте Татьяны. Он попробовал бы проникнуться их правдой.
Нет, вряд ли. Не проникся бы. Потому что не умел, не научился Сережа этого представлять. Если его, первогодка, в армии чистил по зубам дембель за то, что он, по мнению дембеля, медленно мыл пол, это было несправедливо и плохо. Когда же он сам, дембель, чистил по зубам первогодка за медленное мытье, это было правильно и хорошо. Потому что в первом случае он получал, а во втором сам выдавал, в первом случае болели скулы и зубы, а во втором — лишь кулак, да и то не сильно, если умеючи бить.
И, когда Сережа кивал, он на самом деле не про убийство думал. Он понимал, что пьян, что над ним человек с ружьем, человек о чем-то спрашивает. Если Сережа не согласится, может быть плохо. А если согласится, все будет хорошо.
Вот он и кивнул, и все стало хорошо, и никто его не тронул.
02.02
Авдотьинка — Шашня
— А ты? — спросил Желдаков Петра.
— А я не сволочь! — крикнул Петр. Он был готов так крикнуть, вот и крикнул.
— Это почему?
— Потому что ты… — Петр назвал Желдакова так, как душе хотелось.
Желдаков остался спокоен.
— Ну, ладно. А ты-то кто?
— Конь в пальто!
— Юморишь?
— Да отстань ты, пролетарий!
Желдакова это задело. Его так никогда не называли. Он помнил по школьным учебникам, что пролетарии сделали революцию. Но информация последнего времени доводила до сведения каждого желающего, что революцию делать было не надо. Значит, пролетариат ошибся. А еще пролетарий — это подчиненный человек, над которым есть хозяин. Следовательно, Петр его оскорбил.
Желдаков поднял ствол.
— Тоже смерти хочешь?
— Отвали!
Желдакову не хотелось стрелять, но он понимал, что обязан выстрелить. Иначе будет плохо — ему в первую очередь.
Но он все медлил.
02.03
Авдотьинка — Шашня
Маховец все это время (не такое уж и долгое) потратил на то, чтобы развязаться. Лежал на спине и понемногу выдирал руки из пут, стараясь не привлекать внимания.
И, когда наконец освободился, Желдаков выстрелил.
Не в Петра — в крышу над его головой.
Тут же зазвонил телефон, Желдаков взял трубку.
— Опять у вас пальба? В чем дело? — закричал голос.
— Да опять случайно. Все живы, командир, — ответил Желдаков.
— Неправда! Он стреляет! — закричала Наталья.
Ее услышали.
— Так, — скомандовал голос. — Останавливайтесь. Или начинаем тоже стрелять!
— Стреляйте, — сказал Желдаков. — Все только и ждут. Стреляйте!
И он бросил телефон на пол, и наступил на него ногой.
А потом направился к Наталье.
Курков взялся за подлокотники, чтобы действовать, хотя не знал еще, как.
Но Желдакову вдруг захотелось поговорить.
02.04
Авдотьинка — Шашня
— Вот я смотрел, — сказал он Куркову. — Я смотрел, как над твоей женой издевались, а ты терпел. Только по роже получал. Это как называется?
Курков молчал.
— Если бы я ехал с женой, — продолжил Желдаков, — я бы разорвал любого.
Он верил, что так и сделал бы, хотя и знал, что никогда бы так не поступил.
— Ты последнее чмо, — обличал Желдаков.
— Что правда, то правда, — неожиданно согласилась Наталья.
Приближалась Шашня.
Милицейская машина, ехавшая перед автобусом, ушла влево, начала отставать, поравнялась с окном водительской кабины.
Высунулся милиционер, крикнул Артему:
— Не опрокидывайся, у нас другой план!
Артем кивнул.
А Курков вдруг схватился за ружье.
Он схватился за стол и упер его себе в грудь.
