Цареградский оборотень

белый, ровный и гладкий. Стимар не испугался. Он сразу подумал, что в ирии лед, такой красивый и чистый, не тает и летом, а зимой в ирии, среди снегов, наверно, цветут луга, распускаются листья на деревьях и круглый год зреют яблоки. По льду теперь и придется идти до каменной крепостной стены, до самых ворот.

Только Стимар подумал, как ворота стали отворяться, и на пристань двумя вереницами вступили воины в белоснежных одеждах и таких же ослепительно белых, высоких шапках. Каждый воин высоко в руке держал золотую секиру, и у каждого на груди, извиваясь по-змеиному, сверкала золотая цепь. Между вереницами воинов, чуть позади них, из ворот появился человек, очень напоминавший ромея Агатона.

Княжич так и подумал с облегчением: ромей Агатон добрался до своего ирия и теперь встречает его на берегу. Борода у него, правда, стала покороче, а одежда побогаче, чем у живого Агатона, и выглядел он помоложе покойника, но так оно у ромеев и должно быть.

Корабельная стража, торопливо загремев по сходням, выстроилась на льду. Хозяин корабля, чинно и смешно приседая, спустился на ледяной берег и, пройдя между своими стражами, поклонился ромею, будто холоп перед самим князем -- как никогда не склонял голову перед живым Агатоном. Таков, видно, был закон в ромейском ирии, где все живые ходили в холопах у мертвых.

На богатых одеждах ромея сверкнули звезды, не гаснувшие при сиянии Солнца. Он поднял руку. Тогда хозяин корабля выпрямился и подойдя к господину ближе, повернулся и твердо указал перстом на княжича. Ромей поднял взгляд на корабль, и Стимар снова затаил дыхание, видя, что этот Агатон совсем не так добр, как тот, что переплывал море. Он подумал, что мертвому тоже нелегко сразу признать живого, даже если оба прожили вместе на земле всю жизнь.

Двое белоснежных воинов покинули свои места в вереницах и, мягкими шагами поднявшись по сходням, подступили прямо к Стимару. Настала пора сходить на берег, и княжич наконец испугался по- настоящему, всем сердцем и всем своим умом.

Он соскучился по широкой земле, но вдруг стал страшиться ее, слишком привыкнув жить на маленьком месте, среди двух маленьких деревянных стен, ограждавших его от бескрайних вод.

Когда наклон сходней кончился, Стимар весь сжался и с опаской ступил на лед.

Ромейский лед оказался совсем не скользким и к тому же теплым. Княжичу очень понравилось идти по такому чудесному льду. Он очень хотел присеть на корточки и потрогать лед рукой, но не решился задерживать красивых белых стражей, легко и стремительно шествовавших с двух сторон от него.

Чем ближе становился властный ромей, тем меньше он напоминал княжичу старого Агатона, хотя все веселее и добродушнее щурился. Точно так же, как, бывало, делал Агатон в пути, он положил руку на голову Стимара, когда тот подошел вплотную. Княжич вспомнил, что хотел ему поклониться, но теперь было уже поздно.

Рука ромея была такой же мягкой, но более тяжелой и теплой, чем у Агатона, и княжич решил, что все же ошибся: этот ромей тоже был живым, как и он сам. Он стал разглядывать диковинные шестиконечные звезды, сверкавшие на синем парчовой небосклоне, а ромей заговорил с хозяином корабля. Его мерный голос слабым гулом передавался через его руку прямо в темя княжича, успокаивая и усыпляя его, а ровный лед у него под ногами стал медленно покачиваться из стороны в сторону.

Раз-другой княжич услышал имя Агатона, и через властную руку ему передавалась несильная тревога. Как только рука поднялась, все сразу изменилось вокруг: звезды исчезли, живые стражи ирия широко разошлись, и посреди легкого, весело сиявшего под Солнцем простора, по которому можно было вдоволь набегаться, Стимар увидел распахнутые для него ворота.

На один миг их загородило бронзовое лицо хозяина корабля. В его улыбке сверкнули белые вереницы зубов, а его рука последний раз стиснула плечо Стимара.

Он исчез -- и снова распахнулась тайна ворот, маня княжича разноцветными чудесами сада.

Сделав пара шагов, княжич невольно оглянулся и заметил через щель между белыми стражниками, как навклер вновь поднимается на свой корабль, с которого, кроме него и охранников, никто не ступал на берег ногой.

Так сына северского князя-воеводы оставили одного на особой дворцовой пристани, в порту Вуколеонта, между рядами церемониальной императорской гвардии кандидатов.

Вместе с ними, с потоком белизны, золотых цепей и секир княжич попал прямо в ворота и вновь, как в тот миг, когда распахнулись берега, едва не потерял себя от великого изумления. Множество ледяных и каменных градов громоздилось друг на друга, образуя чудесную гору. Множество ледяных, алых и голубых троп разбегалось во все стороны, в глубины рощ-садов.

-- Княжич Стимар! -- вдруг донесся сверху строгий глас.

Стимар повернулся, поднял глаза -- и закричал от ужаса.

Огромный, весь пронизанный неживой белизною, с белыми, без зрачков глазами человек, стоял совсем рядом, возвышаясь над княжичем и протягивая к его голове нестерпимо неподвижную руку.

В тот же миг княжич бросился от него со всех ног. Веселые крики, смех понеслись ему вдогонку.

Малой бежал, далеко опережая свой страх и зная, что теперь будет бежать во весь дух, пока не спасется -- хоть до того самого места, где теперь стоит его отец, князь-воевода Хорог, до отцовской руки. И пусть тогда рука отца сделает с ним все что угодно, только бы спастись от бескровного ужаса, только бы забыть навсегда страшную неподвижность чужой неживой руки и белое лицо с большими глазами, затянутыми такой же гладкой белизной, как омут льдом.

Так началось еще одно долгое, но стремительное путешествие княжича, полное мимолетно вспыхивавших чудес.

Княжич выбрал белую дорожку, доверяя свою жизнь уже знакомому и доброму льду ирия. Густо-алая тропа казалась липкой бычьей кровью, а в темно-синей можно было утонуть, как в реке или в море.

Он помчался что было духу по белой.

Слева то надвигались, то пропадали углы сияющих гладких стен, а справа -- мелькали густые купы кустов и деревьев.

Дорожка поднималась все выше, ведя княжича на ту спасительную  высоту, откуда можно было бы заглянуть далеко за окоем земли, за пределы Поля -- и разглядеть там Большой Дым, и отца, стоящего на веже. Теперь княжич знал: до того, что на земле можно увидеть глазами, всегда рукой подать.

У него хватило бы сил взбежать как угодно высоко, но красивая ледяная дорожка обманула, ибо в ромейском царстве обманывает человека многое, что на вид красиво и спасительно. Она завернула за угол и легла прямо под огромную дверь, вспученную золотыми мордами львов. Лвов княжич еще ни разу в жизни не видел. Свирепым рычанием зверей, злобным блеском их порфировых глаз встретила княжича дверь Монофир. Она подчинялась только самому василевсу и то лишь тогда, когда василевс выходил из Дворца на Форум, главную площадь Царьграда, чтобы проверить, жив или уже давно вымер весь его народ.

Княжич кинулся было назад, прочь от страшных оскаленных морд. Но снизу уже поднимался шум медлительной, но мощной, как грозовая туча, погони. И еще кто-то в алых одеждах, махая руками, торопился к дорожке из глубины сада, наполненной золотыми шарами невиданных плодов.

Там же в саду, за кустами, показался еще один неподвижный бледный страж.

Тогда княжич спрыгнул с дорожки и нырнул под свод прозрачных, гулких теней. Так он очутился в звонкой пустоте самого Дворца, пронизанной тропами солнечного света.

Кто-то шагнул из теней на одну такую тропку, пересекая княжичу путь и грозно крикнул. Княжич на миг замер от испуга. Крик ударился в стены, в пол, в вогнутую высоту свода, и эхо чудесно разверзлось, стремительно наполняясь ломким литьем безмолвия. Княжич очнулся, помотал головой, вытряхивая из ушей назойливый ромейский звон и побежал, кроша ногами священную дворцовую тишину,  теперь уже прочь от света, прочь от всяких тропинок и рушников -- к приманкам темных проемов и галерей.

Княжич бежал, с изумлением вдыхая разряженный эфир мраморных пустот. У нового проема, между двумя висячими коврами, кто-то очень высокий и темный, в коротких сапогах и остроконечном шишаке, упиравшемся в свод каменных дворцовых небес, шагнул навстречу и выставил вперед прямизну длинного