ролью. Там на фотографии она была рядом со своим постоянным партнером Джереми: щека к щеке, их руки переплетены, на лицах широкие открытые улыбки. Фотография получилась замечательная. Мама выглядела просто неотразимой. И партнер у нее здесь вышел здорово: весь из себя красивый, светловолосый, с золотой цепочкой на шее. Под фотографией стояли слова одного из театральных критиков: «Я редко ощущал, чтобы столько душевного тепла согревало публику».
На этом рекламном плакате огромными светящимися буквами было написано от руки: «Дорогой Сарочке на память от любящей мамы». И добавлено другой рукой: «Саре с наилучшими пожеланиями. Джереми».
Вокруг рекламного плаката было много разных вырезок из газет и журналов. Они все располагались в хронологическом порядке. На них можно было увидеть, как две театральные звезды вместе обедают в ресторанах, как они выпивают на банкетах и вечеринках, как смеются сидя в маленькой лодке. И везде вместе. Все подписи к статьям и картинкам были на одну тему: «Любовная история на сцене и в жизни».
Еще не успокоившись как следует, Сара подошла к маленькому ночному столику, стоящему у кровати, и взяла в руки музыкальную шкатулку. Мама подарила ее на день рождения, когда Саре исполнилось пятнадцать лет. Воспоминание об этом великолепном дне никак не стиралось из памяти. Утром за ней пришло такси. Но вместо того, чтобы отвезти ее к маме, оно доставило ее в порт, где Сару ждали мама и Джереми. Они сидели в его старом черном «Мерседесе». И тогда втроем они отправились на машине за город. И завтракали возле открытого бассейна в каком-то клубе, в котором состоял Джереми. И официанты говорили там по-французски, а позднее Джереми залез в бассейн и дурачился там, притворяясь, что тонет. У него это так здорово получилось, что какой-то пожилой мужчина зазвонил в колокол, подавая сигнал тревоги. А на обратном пути в город они без конца смешили друг друга. На квартире у матери Сара получила от Джереми подарок — вечернее бледно-голубое платье. Она надела его и в тот же вечер пошла с ними в театр на новый мюзикл, а потом был ужин в полуосвещенном ресторанном зале.
Джереми издевательски насмехался над всеми участниками мюзикла. А мама делала вид, что пытается опровергнуть его неприличную болтовню, но это привело к тому, что Сара и Джереми захохотали так, что уже не в силах были остановиться. Вскоре у всех троих выступили от смеха слезы. Потом Джереми танцевал с Сарой, он улыбался, глядя на нее. Но фотовспышки его раздражали. Это означало, что завтра утром их фото поместят в колонках сплетен все газеты и журналы. Обратно домой он вел машину очень быстро. Он сказал, ухмыляясь, что это нужно ему для того, чтобы сбросить с «хвоста» всех фотографов. Возле дома Сары они пожелали друг другу спокойной ночи, а мама передала ей небольшой сверток, упакованный в серебристую бумагу и обвязанный голубой ленточкой. Сара поднялась к себе в комнату и развязала сверток. В нем была музыкальная шкатулка.
Когда она ее открыла, оттуда раздалась мелодия «Гринсливз», появилась маленькая танцовщица в розовом платье с оборочками и начала кружиться, выделывая пируэты. Сара завороженно смотрела на нее, пока действие постепенно не замедлилось и не остановилось. Затем она закрыла шкатулку и тихонько продекламировала кусочек стихотворения, которое когда-то в школе учили на уроке английского языка:
«О, тело, подвластное танцу; о, сияющий взор.
Разве можно из танца понять твою душу, танцор?»
Учить стихи наизусть было для нее ерундовым занятием. И всякий раз, когда она открывала свою музыкальную шкатулку, эти строки сами собой приходили ей в голову. На самом деле это было доказательством того, что запомнить стихи легче, чем забыть их. Почему ж тогда она никак не может выучить свою роль из «Лабиринта»? А потому, что это всего лишь игра, в которую она играет. И никто не ждет, чтоб она произнесла эти слова. Нет никого кроме Мерлина, кто мог бы оценить, как она играет свою роль… Сара нахмурилась. Ну как можно надеяться хоть когда-нибудь выйти на сцену, если не можешь запомнить даже маленького кусочка роли?
Она попробовала произнести текст еще раз сначала: «Через ужасные опасности и бесконечные трудности я нашла дорогу сюда, в этот замок возле Гоблин-Сити, чтобы забрать ребенка, которого Вы украли…»
Она сделала паузу и посмотрела на изображение мамы, где та была в объятиях Джереми. Сара подумала: «Надо со всех сторон подготовиться к делу, и тогда это поможет овладеть ролью». Она вспомнила, как мама рассказывала: «Если хочешь войти в образ, обязательно нужны подпорки. Правильно выбранный костюм, косметика, парики — это все намного важнее для артиста, чем для зрителя. Эти подпорки помогают артисту на время уйти от самого себя и, как говорил Джереми, 'отыскать свой путь к овладению ролью'. А после каждого представления ты все это сбрасываешь с себя и вновь становишься чистым листом бумаги. Чтобы можно было каждый день начинать по-новому. И снова прожить на сцене придуманную жизнью».
Сара вынула губную помаду из ящика туалетного столика. Провела помадой по губам и сомкнула их, как делала мама. Вплотную приблизилась к зеркалу, посмотрела на лицо и наложила еще немного помады по краям губ.
Раздался стук в дверь и голос отца снаружи:
— Сара? Можно мне поговорить с тобой?
Не отрывая взгляда от зеркала, она произнесла:
— Нам не о чем говорить.
Она замерла в ожидании. Отец не войдет в комнату до тех пор, пока она не пригласит его. Она представила себе, как он стоит там за дверью, недовольный, и потирает лоб, мучительно соображая, ЧТО и КАК ему следует дальше сказать: с одной стороны, это должно звучать решительно, потому что он обращается к женщине, но, с другой стороны, это надо сделать по-дружески, ведь он говорит с дочерью и хочет ее в чем-то убедить.
— Тебе надо спешить, — сказала Сара, — если хочешь успеть на спектакль.
— Тоби уже поужинал, — услышала она голос отца, — и теперь в постели. Было бы хорошо, если бы ты убедилась, что он заснул и у него все в порядке. Мы вернемся очень поздно.
Вновь наступила пауза, а затем послышались звуки удаляющихся шагов. Шаги были замедлены ровно настолько, сколько требовалось, чтобы выразить ими смесь огорчения и покорности. «Он сделал все, что можно было от него ожидать», — подумала Сара.
Она отошла от зеркала и с укором уставилась на прикрытую дверь.
— Можно подумать, что ты и впрямь хотел поговорить со мной? — чуть слышно проговорила она. — Едва не вышиб дверь.
А ведь было время, когда отец не уходил от нее не поцеловав на прощание. Она опять усиленно зашмыгала носом, чтоб из него не потекло. Да, изменились порядки в этом доме.
Сара положила помаду в карман и вытерла губы салфеткой. Когда она подошла к корзине для бумаг, чтобы выбросить салфетку, она заметила какое-то изменение в комнате. Вернее, она уловила в ней отсутствие чего-то. В комнате не было Ланцелота.
Сара быстро-быстро перерыла на полке с игрушками, куклами и всякой там ерундой: обезьянками, собаками, клоунами, солдатиками, хотя заранее знала, что это бесполезно. Если б ее любимый медвежонок был там, он был бы на месте. А его не было. Значит, порядок в комнате нарушен. Щеки Сары вспыхнули огнем.
«Кто- то был в моей комнате, — подумала она. — Я ненавижу ее».
В это время от ворот их дома отъезжало такси. Сара услыхала шум включенного мотора и подбежала к окну.
— Я ненавижу тебя! — крикнула она.
Никто не услышал ее, кроме Мерлина. Но и он не мог сделать больше того, что уже делал: громко и непрерывно лаял у себя в гараже.
Сара знала, где наверняка найдет Ланцелота. Этому Тоби давали абсолютно все, что его душечка пожелает. У него уже сейчас было игрушек намного больше, чем у Сары. А ему все давали и давали — каждый день и без всяких вопросов.
Она ворвалась в детскую комнату. Ее медведь, беспомощно раскинув лапы, валялся на ковре. Конечно, его выбросили как ненужную вещь. Сара подняла Ланцелота и прижала к себе. Тоби, раздувшийся от молока, которым его напоили, почти спал в своей детской кроватке. Когда Сара вошла, он
