— Видите ли, она всегда надеялась, что я вернусь к преподаванию. Думаю, она бы прожила дольше, если бы я это сделал.
— Нет, этого не могло быть. В этом нет никакого смысла, — вставила я. — Так же как и в том, чтобы оставить то, что у вас так хорошо получается.
— Когда я преподавал в Крилли, никто не жаловался, — сообщил Колин, и его взгляд повеселел впервые за последние несколько минут. — И они думали, что если бы я занялся преподаванием музыки, то это был бы неплохой компромисс.
— Они?
— Энн и Адам. Они оба горели чистейшим пламенем. —
— Вы правы, — решилась я. — И надеюсь, что вы говорите это серьезно. Вы рассчитались с Энн по своим долгам, и теперь она это поймет. Вам надо подумать о детях. Разве можно их лишать того, от чего весь мир получает удовольствие? «Чистое пламя», видите ли, — заключила я. Щеки мои пылали. — Вы сами горите золотым пламенем.
Моя тирада была встречена полнейшим молчанием, и я впервые увидела Колина совершенно растерянным. От света, разлившегося по его лицу, у меня сжалось горло.
— Дебора, вы не имеете представления, что это для меня значит — услышать такое от вас.
Но я уже сказала — и подумала — слишком много, и внезапно я это осознала и попыталась дать задний ход.
— Просто здравый смысл, — быстро сказала я. — Общая тенденция в наши дни — это широта взглядов.
Я не сразу уловила, что он сказал, пока не увидела, что его глаза мерцают, а грудь дрожит от сдерживаемого смеха.
— Вы-то сами не слишком «тенденциозны», верно?
— Я стараюсь, — сказала я, вновь удивляясь сама себе. — Нет, правда, раньше я думала, как Адам. Только недавно я обнаружила, как много потеряла.
Наступило очень неловкое молчание. Мерцание потухло, глаза стали совсем синими и очень серьезными.
— Мы все еще обсуждаем музыку?
— Конечно, — быстро сказала я.
— Этого-то я и боялся.
Прозвенел звонок, и я встала, чтобы идти.
— О, кстати, я кое-что принесла вам. — Я нырнула в сумку. — Закройте глаза и вытяните руки. Нет, обе, — добавила я, заметив его неуверенность.
Мгновением позже я положила ему на сгиб руки Хани в юбочке с расцветкой клана Камеронов. Ее голубые глаза смотрели бессмысленно, но ничего бессмысленного не было во внимательно разглядывавших ее глазах, круглых, как блюдца. Клоунада, однако, предназначалась для наблюдавших за нами пациентов. Потом он до абсурда длинно благодарил меня за куклу и за фрукты, которые я ему принесла.
— Я зайду еще, — небрежным тоном сказала я.
— Знаете что? Оказывается, это действует! — Он поднял ладони со скрещенными пальцами.
— Ну вы и хитрец, Джон Маккензи! — поддразнила я.
— А вы еще один. Потому-то мы и нравимся друг другу, — нашелся он.
— Кто сказал, что мы друг другу нравимся? — необычайно умно спросила я.
— Во-первых, я. Во-вторых, вы — и вот вам! — Наверное, он собирался снова поцеловать меня, в шутку, конечно, но я вдруг ужасно засмущалась и увернулась. Мы ограничились рукопожатием, и я ушла вслед за остальными посетителями.
Двумя днями позже меня позвали к телефону.
— Мисс Белл? — спросил голос с явным шотландским акцентом. — Я мать Колина. Сегодня он выходит из больницы и просил меня дать вам знать. Он говорил, что вы собираетесь заглянуть к нам, — продолжала она. — Так как насчет субботы или воскресенья?
Я пришла в восторг. Крилли, который после глупости прошлой субботы еще больше был похож на Бригадон, вернется на свое место. Однако суббота казалась слишком близкой, раз Колин выходил из больницы только сегодня, в четверг.
— Думаю, наверное воскресенье действительно будет лучше, — согласилась миссис Камерон. — Может, к тому времени он уже сможет ради вас надеть туфли. Кстати, я должна была сказать это вам. — Она объяснила, что лучше ехать поездом, и закончила обещанием, что кто-нибудь меня встретит в двенадцать тридцать. — Тогда вы как раз успеете к ленчу.
— О, не надо ленча, пожалуйста. Я не хочу доставлять вам лишних хлопот.
— Глупости, милочка! — Я начала понимать, где Йен мог подцепить сильнейший акцент, который он иногда демонстрировал. — Что такое одним местом за столом больше? Ничего особенного ради вас не будет.
Когда в воскресенье утром поезд приближался к Крилли, ощущения печали уже не было. День стоял ясный, и недальние склоны гор, освещенные солнцем, были бледно-зелеными и желтыми. Крилли оказался больше, чем я думала; он лежал между холмами, долину заполняли черепичные крыши, и к нам спускались пастбища, на которых паслись бело-рыжие коровы. Станция была маленькая, и на ней вышла только я, так что не удивительно, что меня заметили чуть ли не раньше, чем я ступила на платформу.
Раздался вопль:
— Дебора! — и маленькая фигурка в синем блейзере понеслась ко мне. Вытянутая голова ткнулась в мои ребра, руки обвили талию.
— Ну, Йен, до чего ты шикарно выглядишь, — похвалила я блейзер, и тут возникло еще одно явление. К нам не спеша приближался пожилой мужчина — скажем так, Колин на тридцать лет старше.
— Мисс Белл, — он протянул руку, — позвольте мне вас поздравить. Мой внук только что впервые в жизни причесался без напоминаний.
— Это мой дедушка, — торопливо вставил Йен. — Он умеет водить машину.
— И боюсь, даже перерос свою пригодность к этому занятию, — сказал мистер Камерон. — Сейчас они уже не хотят, чтобы я ездил в Глазго, — а то бы я заехал за вами.
— Папа ждет там, — прервал Йен мои возражения. — Он не пришел сюда, потому что он в тапках.
Мистер Камерон откашлялся и провел меня туда, где рядом с оградой станции стояла, ну конечно же, длинная синяя машина. Колин помахал мне через стекло, и то же сделала ревниво, как всегда, прижавшаяся к нему Руфь.
— Отлично, Дебора. — Крупная ладонь сжала мои пальцы. — Добро пожаловать в Крилли. Ради вас мы даже устроили солнечный день.
— И надели туфли? — пыталась пошутить я. Надо было что-то такое сказать, чтобы справиться с охватившим меня наплывом чувств.
— Ну, не совсем. — Он показал ноги в мягких тапочках. — Лучшее, что я мог сделать.
— Хорошо бы на меня не лезли туфли, — объявила Руфь. — Тогда я могла бы не пойти в школу.
— Хорошо бы на меня не лезли туфли, — эхом отозвался Йен. — Тогда я мог бы не пойти в церковь.
— Этого достаточно, — так строго произнес их дедушка, что у виновников порозовели щеки, а Колин сделал гримасу, не оставлявшую сомнения в том, на чьей стороне его симпатии.
— Не знаю, что вы скажете об этом мавзолее, — заметил он, когда мы подъезжали к стоявшему на склоне высокому дому.
— Возможно, она ничего не скажет — на всякий случай, — отозвался его отец и повернул машину между слегка осевшими столбами ворот.
Слигачан мог бы прелестно выглядеть, но, о Боже, какая же ему была нужна забота: кто-то должен
