Семь сорок (В поисках счастья)

говорить, как взрослая. К сожалению, как почти с каждым разговором, с этим тоже происходило что-то не то.

— Ну, а вы не хотите показать мне ваши шедевры? — Он не всегда был похож на стену, иногда у него бывал довольно заинтересованный вид, и это как раз был такой случай.

Джоанна глупо надеялась, что он забудет о ее ткачестве. Работа оказалась труднее, чем она предполагала, и образцы были в высшей степени любительскими.

— Вам они не понравятся, — с отчаянием сказала она.

— Позвольте мне судить об этом, — возразил Дуглас.

Она неохотно сходила за ними: один — сочетание синего и белого с карминно-розовым рубчиком и светло-зелеными узелками, другой с таким же рисунком в золотистых и желто-зеленых тонах с оранжевыми узелками.

— Боюсь, я не ткач, — сказала она.

— Вижу. — Она подумала, что большому пальцу совсем не обязательно было тыкать в то место, где, как ей было известно, она спустила нить при навивке. — Однако я не думаю, что это было целью ваших упражнений. На самом деле мы хотели узнать, не удастся ли вам найти решение для Фелгейт-Уинтера и «Юности О'Малли».

Джоанна несколько воспряла духом. Ей нравились тона, и рисунок получился неплохой.

— И что же? — наконец решилась она.

— А вы уверены, что хотите знать? — многозначительно осведомился Дуглас. В его глазах появился очень непривлекательный блеск.

— Конечно, — коротко ответила она.

Теперь блеск превратился в сияние.

— Если одним словом, то это хлам. — Можно было подумать, что ему нравится это слово.

Как несправедливо! Цвета были свежими и привлекательными. Она бы охотно носила одежду и того, и другого тона, и они были вполне модными — хотелось бы ей посмотреть, как у него получится что-нибудь такое же симпатичное. Хлам, вот как! Да как он смел!

— Мне кажется, они довольны милые, — ощетинилась она.

— Да, — согласился он. — Они милы, и очаровательны, и такой твид О'Малли выпускает уже лет пятьдесят. И если вы думаете, что они подходят для «Юности О'Малли», я советую вам держать их подальше от глаз моего отца, вот и все!

Она попыталась все-таки отстоять желтый.

— Вот этот, он совсем как пшеничное поле.

— Милая моя Джо, в том-то и дело. А ткань не должна походить на поле. Только не в наше время. Никто не должен наверняка знать, на что похож рисунок.

— Вам непременно надо быть таким циником?

— Я не циник. — Блеск и сияние пропали. — В наши дни людям хочется возбуждения и загадочности. Все должно быть чуть-чуть другим. Даже я это понимаю. Судя по вот этому, — он поднял образцы, — вы не понимаете. — Глядя на них, он выпятил губу и положил их обратно. — Хлам! — снова сказал он.

Самым обидным во всем этом был почти злорадный тон последнего «хлам»! Он хотел сказать это слово, он наслаждался, произнося его. Почему?

Она пошла спать, и была рада тому, что Мэттью ничего не знал о ее попытке. В конце концов, Ши видел образцы в процессе работы и не сказал ничего уничижительного, хотя, если подумать, он не сказал и ничего похвального.

Неужели они и вправду так плохи? Она снова взглянула на них: нежные синие и солнечно-золотые желтые. Конечно мистер Фелгейт-Уинтер мог бы использовать их для пальто с пристежными воротниками для маленьких девочек. Стоп! Здесь что-то не так. Она села на кровати. Глаза сами собой закрывались от усталости. Что важнее, убедить мистера Фелгейта-Уинтера купить или предложить ему направление и товар, неотделимые друг от друга, как Гилберт и Салливэн? Цвета и рисунки, которые будут узнавать даже без подбоченившейся фигуры, символизирующей «Юность О'Малли». И вдруг она поняла — о пастельных тонах не могло быть и речи! Ткань должна быть насыщенной по цвету с эксцентричными рубчиками и яркими, контрастными узелками.

Если пшеничное поле, то, может быть, с маками, и на ярком фоне.

А самой мне это понравилось бы? засомневалась она, поскольку всегда представляла себя одетой в эти ткани. И вновь нашла ответ: профессионал не выпячивает свои предпочтения — он вносит квалифицированный вклад в общий стратегический план. Как сценарист.

Вот так! Он считает, что я не способна на это, верно? Что я недостаточно профессиональна? Хлам, подумать только! Я ему покажу «хлам!»

Это было ее последней мыслью перед тем, как заснуть.

На следующее утро за завтраком Ши осторожно спросил:

— Как насчет тех кусочков, любовь моя? Хотите, чтобы я показал их боссу?

Джоанна, поглядывавшая краем глаза на Клути, собиравшегося прыгнуть на колени Ши, и с головой, полной идей по поводу пшеничного поля — сиреневый фон с золотистым и алым рубчиками, беспечно ответила:

— Нет, вы вполне устраиваете меня целиком! Они — только начало. У меня хватает соображения понять, что они не годятся для «Юности О'Малли».

Ши вытащил чистый белый носовой платок и медленно вытер лоб.

— Слава Богу, утенок! — пылко заявил он. — Я всю ночь раздумывал, как вам это сказать.

Лекции Дугласа закончились в связи с летними каникулами, и он все время то приходил, то уходил. Часто был слышен низкий радостный лай Фланна, когда они отправлялись на прогулку, и с наблюдательного пункта на балконе Джоанна смотрела, как они поднимаются на холм, на их силуэты на фоне неба, стройный и гибкий Фланна и коренастый — его хозяина, выглядевшего флегматичным даже на таком расстоянии, монарха, совершающего обод своих владений.

Стоило только взглянуть на него, и она снова вспылила. Хлам! Думает, что я несовременная. Думает, я не могу понять задачу. Я покажу ему. Я ему покажу «хлам»!

За несколько часов весь ее поход к «Юности О'Малли» изменился. Она даже начала понимать, что так раздражало Мэттью О'Малли в первых образцах, представленных Ши. Они не сочетались с радостным, полным порыва, символом, в них не было динамичности. Так же, как и в ее собственных — до сих пор. Но теперь даже на чертежной доске они бурлили цветовыми сочетаниями самого Майлса — еще раз сиреневый фон с проглядывающим тут и там зеленым и сиренево-красным рубчиком; переливчатый синий, приправленный сиреневым и желтым, и яркий рубчик, и полоски из фиолетового, желтого, зеленого и оранжевого, с огненно-красной нитью. Без станка, конечно, выткать их невозможно, но какой же глупостью была эта затея! Неужели она действительно представляла себя небрежно выкладывающей перед Мэттью О'Малли отрезы твида: «О, это просто кое-что, что я решила попробовать!» Нечего смеяться, сказала она себе, ты действительно так это себе представляла, ты, древний хлам!

Теперь она понимала и единственное, к чему стремилась — стать членом команды.

Нос Клути служил своеобразным термометром. В прохладный день он был цвета гвоздики, в теплый — цвета роз «Королева Елизавета». Во время еды от возбуждения он становился еще ярче. Изгнанный из столовой, Клути вечно торчал у двери, выжидая момента проскочить туда. Сегодня его не было видно.

— Интересно, где он, — сказала Джоанна.

— Возможно, кто-то решил сделать его подопытной свинкой, — с надеждой предположил Ши.

Мэттью ничего не сказал. Весь день он был очень сдержан. Джоанна думала, что у него снова болели суставы, но стеснялась спросить.

— Клути, Клути, Клути! — звала она.

— Если это серый, — сказала Элис, словно у них было полдюжины котят, — то я видела его у мистера Дугласа.

Джоанна резко замолкла. Не может быть, он так не сделает! Без предупреждения, да еще таким образом — схватить малыша, когда тот ждал обеда. Но если уж кто и был реалистом, так это он, а будущее Клути еще не обсуждалось.