Березов посмотрел на Марию Михайловну — та незаметно толкнула его коленом — и серьезно ответил:
— Говорить об этом рановато. Наберись терпения, Оля. Минуты через две встал Соломатин:
— Внимание! За опоздание на условленное рандеву накладываю на бывшего капитана первого ранга Березова штраф — открыть танцевальную программу. Кавалеры выбирают дам.
— Я с моей неизменной партнершей Елизаветой Ивановной! Другие дамы мне не по возрасту — быстро загонят немолодого человека. — Березов обошел стол и церемонно подал руку жене Доброхотова. Кузьма, оглянувшись — не слышат ли его танцующие, предложил:
— Братва, самый раз незаметно смыться. Проложим курс на гуляние в парк. На людей поглядим, себя покажем. Повеселимся, короче.
Алевтина недовольно сказала:
— Всегда тебе чего-то особого хочется! Неужто здесь не веселье?
— Линочка, какое здесь веселье? Язык во рту стынет — как бы иного словечка не вырвалось. И Николай Николаевич тоже… Закатил речугу. Обсуждают, кому какие должности. И это нам выслушивать? Пойми, какая мы старикам компания? Тем более — начальство!
— Нет, нет! Мне рано на работу. Больных так много, что койки, ставят в коридоре, не хватает сестер для ухода. И ты завтра с утра хотел Татьянкину кроватку починить.
— Хватилась! Кроватку я починил, пока ты со своими больными возилась. И ступеньки на веранду укрепил. Еще на крышу лазил, антенну наладил. Что тебе еще?
— Кузенька, лучше завтра пойдем в кино.
— Кино мы смотрим на переходе в океане — по две картины на день. Кино не для завтрашнего праздника.
Алевтина удивленно посмотрела на мужа.
— Завтра же будний день, Кузя.
— Это у тебя будни, а у нас со Степаном праздник! Степан, до того не хотевший вмешиваться в спор товарища с женой, осторожно сказал:
— Что-то я не понял, какой у нас завтра праздник. Кузьма запальчиво воскликнул:
— Морской, вот какой! Что под ногами земля! Три месяца мотало над бездной, три месяца лишний шаг вправо, лишний шаг влево — пеняй на себя, вот наши будни! А сейчас закрою глаза и пойду, не хватаясь за леера. На все тридцать два румба — асфальт! И это не отпраздновать?
— Мы же отметили твой приход. Вечеринку устроили, вот и Степан был…
— Да пойми ты, Лина, пойми! — твердил Кузьма, все сильней возбуждаясь. — Что мне в этих вечеринках? У нас дома — вроде поминок по рейсу, вернулись, мол, благополучно, и спасибо. А здесь поддакивай старшим, ешь глазами начальство! Я праздновать хочу, каждый день радоваться. И на людях, пусть все видят — у Кузьмы Куржака сегодня великий праздник!
— Кутить по ресторанам, да? Дома тебе не нравится…
— Лина! Не кутить — повеселиться; музыку послушать, А насчет дома… Ужасная радость — весь день налаживать, что у вас за три месяца испортилось. Или слушать, кто отдал концы в твоей больнице, какая температура у следующего кандидата на тот свет. В общем, одевайся, Лина, тихонько отчалим от этого пирса.
— Никуда я не пойду! — сердито ответила она. Перепалку прервал Степан:
— Хватит вам ссориться по пустякам!
Музыка смолкла. Гости рассаживались по местам. Кузьма, мрачный и молчаливый, сел на стул Миши, а его попросил подвинуться к Алевтине. У нее раскраснелось лицо, зло сверкали глаза. «Как бы не расплакалась при всех!» — опасливо подумал Миша. Степан, взявший роль семейного примирителя, поставил тарелку с тортом перед Алевтиной. С ложечкой в руке, она склонила лицо над тортом. В тарелку закапали слезы.
9
Гости разошлись во втором часу ночи. Неутомимая Гавриловна хлопотала у стола, собирая тарелки, ножи и вилки. Ольга Степановна утомленно сказала:
— Оставь, Гавриловна. Завтра уберем.
— Да я быстренько. За полчаса управлюсь.
— Завтра, завтра!
Гавриловна всмотрелась в Ольгу Степановну.
— Что-то ты не в себе. Не прихворнула?
— Устала. Разбуди Надю и Сеню, минут через пять заберу их.
— И не думай! У нас на диване им лучше. Солнце встанет, тогда бери.
Гавриловна ушла. Соломатин, провожавший последних гостей, вернулся, налил две рюмки портвейна, одну поднес жене. Она покачала головой.
— Больше не хочу. Да и в честь чего, Сережа? Он радостно объявил:
— В честь того, что одни, как молодожены.
Он поднял жену на руки и закружился по комнате. Она смеялась и пыталась соскользнуть.
— Пусти, сумасшедший! Ну, пусти же!. — Всю ночь буду на руках носить!
— Милый, голова кружится. Отпусти, пожалуйста. Нужно серьезно поговорить.
— Скажи по-нашему: брось, а то уронишь!
— Хорошо: брось, а то уронишь.
Он осторожно опустил ее на диван, сам сел на пол возле нее.
— Пришвартовался, Оля. На вечном якоре у ног жены. Она с нежностью смотрела на мужа.
— Мальчишка ты, Сережа! Не взрослеешь.
— Взрослеть подожду до седых волос. Это не скоро. Так о чем твой серьезный разговор?
— О нашем будущем. Но не о том, когда появятся седые волосы.
— Будущее — завтра. До обеда гуляем. Обедаем на Морском бульваре в «Трех дельфинах» под рокот волн. Вечером — в театр. Подходит будущее, которое называется «завтра»?
Ольга Степановна помедлила с ответом, стараясь распознать, понимает ли он, о чем она заводит речь. Лицо мужа не выражало ничего, кроме радости, что они остались одни. И от того, что он явно не догадывался о цели беседы, она не решилась сразу приступить к главному. Она уклончиво ответила:
— Я о будущем, которое подальше, чем завтра.
— Тогда послезавтра. Начинается наш месячный отпуск. О нем можно изъясняться лишь стихами и музыкой. Тум, тум, тум, бум, бум, бум!
Он энергично ударял локтями по полу, хлопал кулаками по надутым щекам. Ей было совсем не до смеха — страшило задуманное давно уже объяснение — но она невольно рассмеялась.
— Сережа, не дурачься!
— Никогда не был таким серьезным! Детишек завезем к бабушке с дедушкой, а сами — на Кавказ! Баку, Ереван, Тбилиси, Батуми, Сухуми, горные перевалы… Весна, бушующие горные ручьи. И мы их вброд, ты у меня на руках. А если и там скажешь: «Брось, а то уронишь!» — в клокочущий омут швырну!
— Чтобы отделаться от меня?
— Чтобы спасти тебя. Так хочется, Оленька, спасать тебя! Устраивает это горькое будущее?
— Нет!
Он с удивлением сказал:
— Почему — нет? Вместе же обсуждали этот план еще до рейса.
— За три с лишним месяца твоего рейса многое переменилось.
— А что случилось важного за те три месяца, что меня не было?
— Это и было единственно важное — что тебя не было. Удивление его все увеличивалось. Теперь она твердо знала, что муж и не подозревает, о чем она заводит разговор. Он смотрел так, словно не соображал — захохотать или рассердиться. Он сдержанно сказал:
