На деревянном щите, водруженном на фальшборте «Тунца», лежали два тела, зашитые в брезент. К ногам их привязали стоп-анкеры — два маленьких адмиралтейских якорька. Вся команда с непокрытыми головами стояла на палубе. Трофимовский после короткой речи скомандовал:
— Предать тела морю!
Тела ногами вперед заскользили по приподнятым доскам, с легким плеском ушли в воду. Первой загудела сирена, «Тунца», ее скорбный голос, подхватили траулеры. Трижды замолкая и вновь звуча, почти пятьдесят гудков, басовитых, бархатистых, пронзительно тонких, оплакивали товарищей, навечно уходящих в пучину.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
БОЛЬШОЙ ВОДЫ МЕЧТАТЕЛИ
1
Телефон, стоявший в большой комнате, зазвонил так настойчиво, что Алексей босиком побежал к нему. Кантеладзе просил немедленно приехать в управление. Алексей посмотрел на часы, шло к пяти утра. Из спальни, разбуженная звонком, Мария вынесла туфли и, еще сонная, спросила, почему ранний вызов. Алексей ответил, что в Северной Атлантике бушует буря, от Березова пришли нехорошие радиограммы, но читать их по телефону управляющий не захотел.
— Я помогу тебе одеться. — Сон сразу слетел с Марии. Она побежала в спальню за рубашкой, брюками и пиджаком. Алексей торопливо одевался. Мария с тревогой сказала: — Неужели несчастье с судами? Иначе, зачем Шалва Георгиевич вызывает тебя?
— Все может быть, — отозвался Алексей.
К дому подъехала машина. Из правой половины дома выскочил Соломатин. Они сели в заднюю кабину, Алексей тихо спросил:
— И тебе позвонил Шалва? В двенадцать часов ночи диспетчер сообщил, что в Атлантике буря, но суда штормуют благополучно. Не случилось ли беды за эти четыре часа?
— Все может быть за четыре часа урагана, — ответил Соломатин почти теми же словами, какие говорил Алексей жене.
В здании «Океанрыбы» было темно и пусто, лишь в коридорах тлели ночные лампочки. Кантеладзе, один в кабинете, шагал по ковровой дорожке. Одного взгляда на лицо управляющего было достаточно, чтобы понять, что стряслась беда. Кантеладзе кивнул на стол, там лежали радиограммы.
— Читайте.
Радиограммы от Березова обычно шли один-два раза в сутки. Эти, сегодняшние, поступали каждый час. Соломатин негромко читал их одну за другой, Алексей, стоя рядом, следил глазами через его плечо. В первой радиограмме, той, которую диспетчер в полночь объявил руководителям треста, флагман информировал берег, что на промысел обрушился ураган небывалой мощи, но суда пока штормуют без аварий. То же повторялось во второй, а третья сообщала, что принят сигнал бедствия от неизвестного судна. Еще две радиограммы уточняли, где ищут призывающего их на помощь товарища, а пятая, последняя, извещала о гибели «Ладоги» и аварии на «Коршуне»: четырех человек с «Ладоги» спасти не удалось, остальные в безопасности, к «Коршуну» спешит «Резвый».
— Доброхотов погиб! — со вздохом сказал управляющий. — Такой капитан погиб! Всех спасли, а его не сумели!
— Еще Шмыгов и моторист с боцманом погибли, — напомнил Алексей.
Кантеладзе все быстрей ходил по ковровой дорожке.
— Такой капитан, такой капитан! — повторял он. — Он же знает море, как никто, он же первый морской волк! И Сергей Севастьяныч! На берегу шебутной, а в море — он же мастер, у него же триста лет морского стажа, считая со всеми предками. И его не спасли! Почему, хочу я знать?
Кантеладзе сел за стол, смотрел на Соломатина, словно от него одного ждал исчерпывающего ответа. Соломатин сдержанно сказал:
— Капитан последним покидает гибнущее судно, стармех тоже. Вероятно, в этом причина, что их не спасли.
— Вероятно, вероятно! — вдруг вспылил управляющий. — А что наверно, дорогой Сергей Нефедович? Наверняка то, что вам очень повезло! Вы на берегу, вместо вас в океан ушел Николай Николаевич, ему сейчас так плохо, что и сказать не могу. И еще одно — и тоже наверняка: скверно мы с вами подготовили промысел, если одно судно погибло, а другое гибнет!
Соломатин, побледнев, опустил голову. Еще никогда Кантеладзе так прямо не упрекал, что он изменил морю. Управляющий, по натуре вспыльчивый, умел держать себя в руках. Упреки, горькие сетования не были ему свойственны — все такие «выплескивания души» мешали, а не помогали руководить. И если сейчас он взорвался, то, очевидно, уже не мог сдержать того, что давно накипело на душе.
Алексей почувствовал, что нужно вмешаться.
— Кто из нас и в чем виноват, будет еще время выяснять. Сейчас единственно важное — что с «Коршуном»? Удастся ли его спасти? Если «Коршун» погибнет, погибнет весь экипаж, а не четыре человека!
Кантеладзе, сорвав трубку с телефона, раздраженно закричал:
— Где очередная радиограмма? Почему не несете радиограммы?
Он услышал, что новой радиограммы не принято, и снова стал ходить по ковровой дорожке. Несколько минут прошли в молчании, потом торопливо вошел диспетчер с лентой в руках. Кантеладзе вслух прочитал:
«Луконин начал спасательные работы. Две трети экипажа „Коршуна“ приняты на борт „Резвого“, Никишин с оставшимися успешно поддерживает траулер на плаву. Ураган ослабел, скорость ветра падает. Луконин скоро приступит к освобождению винта на „Коршуне“ и заделке пробоин. Повреждения на других судах выправляются силами самих команд. Березов».
— Наконец-то! — Кантеладзе передал радиограмму Соломатину.
Диспетчер стоял, словно ожидал, что к нему обратятся с вопросами. Кантеладзе, вдруг снова вскипев, крикнул:
— Что еще случилось?
— Елизавета Ивановна только что звонила, — негромко сказал диспетчер. — Интересовалась, нет ли радиограммы от мужа…
— И ты ей сказал? Ты ей все сказал?..
— Я сказал, что радиограмм пока не поступало. И когда придут, сами ей позвоним.
— Правильно ответил. Теперь иди, дорогой, теперь иди! И если что будет, немедленно сообщай.
Кантеладзе опять возвратился в кресло, устало положил на стол волосатые руки. За окном рассвело, дневной свет смешался с электрическим. Лицо управляющего в смешанном свете казалось бледно- серым.
— Вот так, дорогие мои, — заговорил он. — В океане свои заботы, а у нас свои. Такой капитан, такой рыбак погиб!.. И надо отвечать его жене… А что мы знаем? И когда узнаем, как рассказывать?
— Один из нас должен поехать к ней, — ответил Алексей.
— Я не поеду, — дрогнувшим голосом сказал Соломатин. — Поймите меня, товарищи: я не могу разговаривать с Елизаветой Ивановной.
Кантеладзе опять вскочил и взволнованно заходил по кабинету.
— Понимаю, — сказал он через минуту. — Значит, ты, Алексей Прокофьевич.
