— Негодник, ну и негодник! Высечь бы ремнем такого! Что придумал — никто им не интересуется!
Алевтина, задыхаясь, сказала Гавриловне:
— Вы слышали, мама? Деньгами вашего сына интересуемся! Только это от него нужно — деньги!
Гавриловна в страхе глядела на невестку и ничего не ответила. Куржак сурово сказал:
— Ох, и потолкую я с ним! Пусть только сойдет на берег. Алевтина порывисто повернулась к нему.
— Потолкуете? А о чем, хочу я знать? Уговаривать, что не только деньги его нужны? Расписывать, как мы его любим, как уважаем, да? И когда поведете этот разговор? Через месяц, через два? А мне пока терпеть? Такое оскорбление два месяца терпеть?
Куржак обратился к Соломатину:
— Сергей Нефедыч, прикажите Кузьме возвратиться с промысла.
Соломатин ответил после короткого молчания:
— Невозможно, Петр Кузьмич. Я запросил капитана «Хариуса», как работает его новый матрос. — Он вынул из кармана второй листок. — Ответ — работает замечательно, всем пример подает. Служба на промысловых судах — дело добровольное. Нет повода отказывать. К тому же в семье у вас все нормально, никто не болеет.
Куржак показал на диван.
— Что же мы все стоим, как столбы на дороге? Сядем, поговорим.
Никто не отозвался на приглашение. Степан осторожно спустил с колен девочку и тоже встал. Таня подбежала к бабушке, та прижала ее к себе. Алевтина с горечью заговорила:
— Нормально в семье, вполне нормально. Все здоровы, девочка ходит в детский сад, взрослые исправно работают. Муж мой может быть спокоен — нет причины ему возвращаться. Или, может, создать какую-нибудь ненормальность? Мне кажется, он только ее и желает!
Гавриловна отстранила девочку, схватила Алевтину за руку.
— Лина, не смей! И слушать не хочу!
— А вы еще ничего не услышали от меня, мама, зачем волнуетесь заранее? — холодно ответила Алевтина.
Девочка громко заплакала. Алевтина обратилась к Соломатиной:
— Ольга Степановна, уведите Татьяну в спальню.
Ольга Степановна взяла девочку за руку и ушла с ней в другую комнату. Алевтина решительно сказала:
— Завтра вы, мама, и вы, папа, отправите Кузьме радиограмму и подпишете оба, а в той радиограмме объясните, что будете терпеливо ждать сына и его денег, а жена его не хочет их ждать и сегодня ушла из дому. Именно так и отбейте, ни слова не меняйте. Алевтина, мол, сразу как получила последнюю твою радиограмму, ушла с Татьянкой. И вскоре подаст на развод.
Гавриловна, охнув, схватилась за грудь. Куржак с укором сказал:
— Думай, что говоришь! Такое ляпнуть! Взгреть его, поучить по-серьезному, понимаю. Но не уходить же из дому! Сообрази — Татьянку без отца оставляешь!
Она воскликнула с гневом:
— Отца найду! Другого найду, еще лучше! Я не старуха, и с ребенком меня возьмут. Вон за Степана замуж пойду, неужто он нам с Татьянкой хуже Кузьмы будет?
— Алевтина! — с ужасом выкрикнула Гавриловна.
— Алевтина! — в смятении воскликнул Степан.
— Что — Алевтина! — резко сказала она обоим. — Чего перепугался? — спросила она побагровевшего Степана. — Затрясся весь, такой страх! Ты, выходит, из робких?
Гавриловна заплакала. Куржак молчал. Соломатин мягко проговорил:
— Вам нужно взять себя в руки, Алевтина.
— Да, тебе нужно… успокоиться! — с трудом произнес Степан.
— Ты не отвечаешь на мой вопрос! — с ожесточением настаивала она. — Объяснись — почему отшатываешься? Как понимать тебя? Дня нет, когда на берегу, чтобы не шел сюда — за какой надобностью? Татьянке игрушек и сластей таскаешь больше отца с матерью — к чему? И смотришь украдкой!.. Думаешь, не вижу? Почему так смотришь, спрашиваю?
— Трудно с тобой, Лина, — выговорил растерявшийся Степан. Она с усилием сдержала слезы.
— С вашим братом легко! Порой ненавижу вас всех! Гавриловна умоляюще схватила ее за руку.
— Линочка, останься! Все сделаем, что прикажешь! Такого пошлем нагоняя Кузьме! Это же родные тебе стены, что мы будем здесь делать без тебя?
— Родные стены, мама! — Она теперь говорила сквозь слезы — Да, родные, родные! Здесь мы с Кузей… Можете вы меня понять — здесь же всюду он! Всюду он!
Куржак тихо сказал:
— Доченька, удержись! Себя с матерью не пожалеем, повернем Кузьму на хорошее.
Она вытерла слезы, заговорила спокойней:
— А возвратите ли вы его любовь, Петр Кузьмич? Смотрите, я успокоилась. И не вздумайте меня переубеждать. Вы меня знаете, что решила — то сделаю. Сейчас буду одевать Татьянку, вместе уйдем.
— Куда уходите? — хмуро спросил Куржак.
— К Полине Андреевне, подруге, тоже больничной сестре. Она нам полкомнаты выделит, нам хватит с Татьянкой. Что понадобится, передам через Марию Михайловну, она каждый день видит меня в больнице. А сами не приходите, пока не получите от Кузи ответа.
— Хоть до утра погоди, — молила Гавриловна. — Куда же на ночь глядя?
— Чтобы вы всю ночь уговаривали меня остаться? Нет уж, хватит с меня уговоров! Мама, помогите мне собрать Татьянку. И помните — при дочке ни слезинки, ни словечка!.. Я с вами не ссорюсь. А станете дочку расстраивать, поссорюсь и с вами.
— Степа, тебе лучше уйти! — хмуро сказал Куржак, когда мужчины остались одни. — Я сам провожу Лину с внучкой! Не обижайся, доверие к тебе есть. Но понимаешь, какое дело… Не в себе Лина.
— Я понимаю, Петр Кузьмич. — Степан торопливо пошел в прихожую и, одеваясь, сказал: — Можно, я завтра приду к вам?
— Завтра приходи, можно.
Из спальни вышла Ольга Степановна. Соломатин вопросительно посмотрел на жену. Она сокрушенно покачала головой. Соломатин протянул руку старому рыбаку.
— Не сердитесь, Петр Кузьмич, что принес плохое известие. Если бы знал, что Алевтина так все воспримет, я бы раньше вызвал вас к себе. Подготовил бы вас.
— Где уж сердиться? — сказал Куржак. — Не виню никого. Дом разваливается, кого теперь винить?
Соломатин и Ольга Степановна, выйдя от Куржаков, заглянули в сад. Детей там уже не было. Санки, залепленные снегом, стояли на площадке. Соломатин задержал жену перед дверью.
— Оленька, как по-твоему, Алевтина серьезно решила подать на развод или думаете только попугать Кузьму?
Она ответила с упреком:
— Удивляюсь порой мужской логике. Мужчины еще могут грозить уходом из семьи, но женщина никогда не заговорит о разводе, если раньше тысячу раз не утвердится в мысли, что без развода не обойтись. А Степан не упустит случая выставить себя в самом лучшем свете.
— Ты слышала их разговор?
— И на улице было, наверно, слышно. Но я без объяснения Алевтины знаю, что Степан давно в нее влюблен. А если сегодня сдержался с прямым признанием, так лишь потому, что от неожиданности растерялся. Завтра от его растерянности не останется и следа. Ты не согласен?
— Не знаю, — задумчиво сказал Соломатин. — Возможно, ты и права.
