Имело ли влияние письмо на определенные инстанции? Недели полторы я встречался в Ленинграде с Огородниковой[99], и она сказала всякие хорошие слова (хорошие действительно) по этому поводу.
В среду собираюсь в Москву. Если все будет нормально с моим поликлиническим процедурным режимом, то в четверг буду в Москве. Есть что порассказать — забавного. Тут у нас все забавляются.
А Марфа Борецкая — это нечто вроде президента Новгородской республики. Одновременно президент и революционер, если можно так выразиться. Рида Грачева привезу. Крохотная книжонка.[100]Будьте здоровы. Обнимаем Вас! Василия Абгаровича[101] — обнимаем!
Ваш
П. С. А я, оказывается, не был в Москве 9 месяцев. СРОК!
27
Дорогой Виктор Александрович,
Фрию сегодня улетели.[102] Оставили для Вас репродукцию рисунка Пикассо: толстый человек ковыряет в носу, а худой вопросительно смотрит на это.
И еще — перчатки от кого-то. Пришлю с первой частной оказией. Господи, хоть бы напечатали Ваш роман! Как хочется прочесть!! И надо уже начать переговоры с Любимовым. [103] Если не можете приехать — пришлите стихи и, может быть, куски прозы, которые монтировались бы с этими стихами?
Как здоровье?
Мы — в Переделкине. У нас очень хорошо. Вася пишет воспоминания. Я считываю однотомник Брика[104], письма Маяковского ко мне [105] и предисловие (отличное, талантливое) Фрию к этим письмам. От всего этого поднимается давление…
Соскучилась по Вас, по Вашим писаниям!
«Чернышевский»[106], видно, засох, а значит, не приедем в Ленинград, а хочется очень. Сценарий посылают во все решительно перестраховочные инстанции, явно, чтоб не ставить его.
Вот-вот выйдет книга Колоскова о Маяковском.[107] Представляете себе?! Написали бы Вы о Маяковском! О поэте, о человеке…
В Москве бываем редко. На даче проживем, е<сли> б<удем> ж<ивы>, весь октябрь. Напишите все-таки, в какие дни и часы бываете у Евы Вульфовны[108], чтоб я могла позвонить Вам туда, услышать Ваш голос.
Как Марина[109]? Поцелуйте ее.
Вас<илий> Абг<арович> обнимает вас обоих, я тоже
28
Дорогая Лиля Юрьевна!
Вчера отправил Вам письмо, находясь в полном неведении, и вот сегодня получил — от Вас.
Самое главное для меня свидетельство — это, конечно, то, что — выходит книга Колоскова. Этого я и не предполагал, что так быстро.
Книга все-таки — не бульварные статейки, которые публиковались и которые являются частью книги. Если все эти статейки войдут в книгу, то, скорее всего, в нее войдет и что-нибудь погрязнее, хотя уже дальше — некуда.
Еще тогда, во времена этих публикаций[110], у меня была мысль заняться всей этой галиматьей, чесались, как говорится, руки. Но… тех публикаций было недостаточно для полного разворота, потому что там ничего существенного не сказано о творчестве, а доказывать что-либо в отношении личности Маяковского, то есть его взаимоотношений, в которые я совершенно священно верю по Вашим рассказам, — нельзя было, точнее, как Вы понимаете, их можно было бы доказывать кому-нибудь, скажем Эльзе[111], но — не мне. Я ЕГО не знал и не знаю во мнении советской демагогии литературной, хотя, может, да так оно и есть, — я, как всякий любящий человек, знаю о НЕМ больше и точнее, чем все ОНИ вместе взятые.
Сейчас я нахожусь, находился в состоянии прострации (закончена книга, ее читают, и все на свете — бог весть!). Вы подлили масла в огонь, и теперь я непременно возьмусь за Маяковского. Собственно говоря, не возьмусь, я уже брался и довольно много написал после просмотра черновиков «Про это», но то, что я написал, как Вы понимаете, во-первых, требует серьезной цифровой поддержки, а энциклопедически, что ли, я Маяковским никогда не занимался, а во-вторых — это невозможно в самом точном понимании этого «невозможно» напечатать. Ибо это — мои фантазирования о конкретных же людях, что у нас не принято. По мно-о-о-гим соображениям — негодяйства!
А нужно так написать, чтобы была хоть какая-то вероятность опубликования (в данном случае!). Только тогда будет прямой и грозный смысл такой работы. Потому что книги колосковых печатаются миллионными тиражами, а что толку пускать по рукам опровержения на них, если это будет прочитано несколькими десятками людей. Таковы мои соображения. То есть мне хочется сыграть игру покрупнееи, скажем, льстя самому себе, похитрее.
У древних была поговорка: НЕ ПУГАЙ ЖАБУ, ОБМАНИ ЕЕ.
У нас же у всех не хватает хитрости, и мы или молчим и грустим, или вдруг вопим от отчаянья. Нужно попробовать хоть раз, основываясь на тех же документах, мудро и со всем запасом затаенной ненависти написать так, чтобы получилось реальное.
Так, мне кажется, без излишнего хвастовства, я написал книгу о Екатерине (условно!). Так я и сейчас подготовлен написать большую РЕЦЕНЗИЮ на эту самую бульварщину. Пусть будет так. Пусть нужно унизиться и принять этот пасквиль всерьез. Пусть литературная сволочь — так подумает. А результаты — посмотрим.
Теперь конкретно: не знаете ли Вы или не можете ли уточнить, когда выйдет книга? Это — во- первых, и во-вторых: нельзя ли как-то достать экземпляр до выхода для быстроты дела? Ведь я-то знаю, что его друзья уже приготовили рецензии. Они — уже, видно, и в столах определенных журналов. Почему бы и мне не поступить так же, или, может быть, она уже
Конечно, мне не обойтись без помощи Вашей и Василия Абгаровича, которые знаете — больше всех, а необходимы — цифры и цифры, документы.
Я с радостью приехал бы сейчас же в Москву, чтобы начать все это дело, но не знаю, стоит ли — торопиться, раз! (Когда она выходит, а до выхода можно ли спокойно посидеть?) И два — еле-еле вытащил у Союза командировку в Киев, а поехать туда смогу не раньше начала октября, — проклятый металл, из-за которого люди гибнут!
Сижу сейчас, как дурак, и пишу следующую книгу о России — штук сто очень точно выбранных документов и эссе, охватывающих период от скифов до начала двадцатого века.
Больше практически ничего не делаю.
Был у Кулакова. У него дитя — прелестное[112], да и сам он поразительно как-то изменился в сторону разумного аскетизма.
