— По-моему, вы и не собирались?
— Это просто мне не под силу. Разве можно, живя в современном Токио, написать полную покоя картину? Впрочем, едва ли это относится только к живописи… Кстати, недавно вознамерился было нарисовать сестёр Сатоми и Нономии на университетских соревнованиях, нечто вроде дружеского шаржа, так они от меня убежали. Теперь думаю написать портрет и представить на выставку.
— Чей же портрет?
— Сёстры Сатоми. Как правило, лица японских женщин очень напоминают картины Утамаро[49] и на европейских холстах получаются плохо. А эта девушка и сестра Нономии так и просятся на холст. Думаю попробовать написать сестру Сатоми в натуральную величину на фоне деревьев, так, чтобы на лицо ей падал свет, с веером у плеча, но не европейским — это безвкусно, — а непременно японским, так куда интересней. Только надо с этим поспешить, а то выйдет замуж, тогда всё будет гораздо сложнее.
Сансиро слушал Харагути с большим интересом. Особенно его взволновала предполагаемая композиция картины: Минэко с веером у плеча. И он подумал, что такая композиция не случайна. Размышления Сансиро прервал Хирота.
— Эта композиция не кажется мне очень уж интересной, — довольно бесцеремонно заявил он.
— Так хочет сама девушка — непременно держать веер чуть повыше плеча. Я её поддержал, даже похвалил за тонкий вкус. Напрасно вы считаете, что это плохо. Правда, многое ещё зависит от того, как это будет написано.
— Изобразите её чересчур красивой, отбою от женихов не будет.
— Ха-ха-ха! Придётся тогда написать её не очень красивой. Кстати, о замужестве. Этой девушке пора замуж. Нет ли у вас на примете хорошего жениха? Сатоми меня тоже просил…
— А что, если вам на ней жениться?
— Мне? Я с удовольствием, но, к несчастью, она не очень-то меня жалует.
— Почему?
— Посмеивается надо мной, говорит: «Вы, Харагути-сан, с этаким энтузиазмом собирались в Европу, грозились сидеть там безвыходно дома, даже сушёным тунцом запаслись, а как только очутились в Париже, сразу забыли о своих благих намерениях». И ничего ей на это не скажешь. Это ей, наверно, всё братец наговорил.
— Такая девушка должна сама выбрать себе мужа. Советовать ей бесполезно. Пусть лучше не выходит замуж, пока не найдёт человека по сердцу.
— Совсем как в Европе. Впрочем, все девушки скоро будут так поступать, и ничего тут нет плохого.
После этого разговор снова перешёл на живопись и продолжался довольно долго. Хирота немало удивил Сансиро своим знанием имён европейских художников. Когда, собираясь уходить, Сансиро надевал свои гэта у входа, Хирота подошёл к лестнице и крикнул: «Эй, Сасаки, сойди вниз на минутку!»
Погода стояла холодная. Ясное, без единого облачка, небо казалось удивительно высоким. Однако на траве почему-то лежала роса. Кимоно было таким холодным, что от прикосновения к нему зябли руки. Петляя по глухим улочкам, Сансиро вдруг наткнулся на уличного гадальщика с большим круглым фонарём, бросавшим ярко-красный свет на его ноги. Как ни хотелось Сансиро, он не отважился купить билетик с предсказанием судьбы и, прижавшись к криптомериевой изгороди, уступил гадальщику дорогу. Пройдя ещё немного, он пересёк неосвещённое пространство и очутился на улице Оивакэ. В небольшой закусочной на углу торговали гречневой лапшой. Сансиро решительно приподнял бамбуковую занавеску и вошёл: ему захотелось выпить чашечку сакэ.
В закусочной сидели трое учащихся колледжа. Они беседовали о том, что многие преподаватели нынче полдничают гречневой лапшой. И теперь, как только пушка возвестит полдень, разносчики из закусочных устремляются к колледжу, нагруженные судками и кастрюльками. Торговцам от этого прямая прибыль. Об одном преподавателе было сказано, что он даже летом ест горячую лапшу. С чего бы это? Видно, желудок у него не в порядке, высказал предположение один из учащихся. О чём только они не говорили! Об учителях большей частью отзывались неуважительно. Заговорили о Хироте-сан, почему он холостяк. Один из молодых людей сообщил, что видел у профессора картину с изображением нагой женщины, значит, ненависти к слабому полу он, вероятно, не питает. Впрочем, там изображена европейка, а это в счёт не идёт. Может быть, он не любит японок? Или у него была несчастная любовь? Неужели это сделало его таким чудаком? А правда, что к нему ходит молодая красавица?
Прислушиваясь к их разговору, Сансиро всё больше утверждался во мнении, что Хирота-сэнсэй — человек выдающийся. Почему он стал выдающимся, Сансиро представлял себе весьма смутно, но что все трое собеседников читали статью Ёдзиро «Невзошедшее светило», тут сомнений быть не могло. И в самом деле, один из них заявил, что после этой статьи сразу полюбил Хироту-сан. Потом молодые люди стали цитировать афоризмы из статьи Ёдзиро, расхваливая при этом на все лады автора. Кто же это такой — Рэй Ёси? В конце концов единодушно решили, что статью писал человек, хорошо знающий Хироту-сан.
Сансиро сидел неподалёку от молодых людей и про себя восхищался справедливостью их суждений. Молодец Ёдзиро! Он очень гордился тем, что его статью напечатал журнал «Бунгэй дзихё», хотя, по его же словам, журнал этот не пользовался особой популярностью. До сих пор Сансиро считал, что эта статья в большей мере польстила самолюбию Ёдзиро, чем принесла какую-нибудь пользу. Но сейчас он убедился в том, как велика сила печатного слова. Не зря Ёдзиро говорил, что гораздо хуже молчать. Вдруг Сансиро пришло в голову, какая огромная ответственность лежит на том, кто берётся за перо. От него зависит репутация человека. При этой мысли Сансиро стало не по себе.
По дороге домой весь хмель у него выветрился и на душе опять стало тоскливо. Сансиро сел за стол, рассеянно глядя перед собой. Служанка принесла чайник с кипятком и письмо. Сансиро очень обрадовался, увидев почерк матери, и тотчас распечатал конверт.
Письмо было пространным, но ничего особенного мать не сообщала, даже О-Мицу-сан ни разу не упомянула, за что Сансиро был ей очень благодарен. Правда, в письме содержался один странный совет.
«К несчастью, — писала мать, — ты с детства робкий и нерешительный. Такие всегда в убытке, а на экзаменах уж и не знаю, как им трудно! Вот, к примеру, Окицу Така-сан, до чего способный к наукам, преподаёт в средней школе, а как идёт на экзамен, чтоб прибавку получить, дрожит весь, толком ничего сказать не может — так ему, бедняге, до сих пор и не повысили жалованья. Говорят, он приятеля своего попросил, бакалавра медицины, что ли, приготовить ему пилюли, чтоб дрожь унять, принял лекарство перед экзаменом — всё равно не помогло. Ты, конечно, не дрожишь, но всё же сходи к доктору, пусть даст лекарство для смелости».
Что за чепуха, подумал Сансиро. Но эта чепуха явилась для него великим утешением. Какая добрая у него мать! В этот вечер Сансиро чуть не до часу ночи писал письмо и между прочим упомянул о том, что в Токио ничего интересного нет.
8
Как-то дождливым вечером, часов в девять, к Сансиро вдруг явился Ёдзиро и сказал, что он в крайне затруднительном положении. Вид у него и в самом деле был скверный, даже нездоровый. Сансиро подумал, что он просто вымок под холодным осенним дождём, но когда Ёдзиро сел, понял, что тот чем-то расстроен. Странно было видеть Ёдзиро таким унылым. На вопрос Сансиро: «Что-нибудь стряслось?» — Ёдзиро ответил, заморгав круглыми, как у оленя, глазами:
— Понимаешь, деньги потерял. Хоть в петлю лезь!
Ёдзиро нервно курил, выпуская из носа дым струйку за струйкой. Сансиро стал расспрашивать, что за деньги, где потерял. Ёдзиро помолчал, а потом стал всё подробно рассказывать.
