А я немного растерялся. Я не узнал своего родного города, в котором не был восемь лет. Главное — я не узнавал своих былых товарищей, с кем когда-то общался, жил в одном дворе. Все выросли, все изменились. У всех были разные интересы. Правда, Сережка Грушин сразу же прибежал в гости, притащил чая и даже денег с меня не взял. Обрадовался, что я вернулся. Игорь Кононов работал вместе с Сережкой на чаеразвесочной фабрике грузчиком, они трудились в одной бригаде. Игорь женился, у него рос сынок. К сожалению, Игорь сильно поддавал, уходил в недельные запои и тогда был буен и неуправляем. На работе ему объявляли выговор за выговором, но не выгоняли — грузчики в Москве в дефиците.
Я стал устраиваться на работу — изведал много трудностей. В школу идти я не хотел, мне хватило и трех лет мучений. Первым делом я пришел в свои родные края — в музей Кусково, попытался устроиться экскурсоводом. Мне решительно сказали: «Вакансий нет!»
Пришел в музей семьи Маяковских. И там сказали: «Нет!»
Я обил пороги всех московских редакций. Везде отвечали однозначно.
Короче, я остался с носом после трех месяцев бесплодных поисков работы в нашей замечательной социалистической отчизне.
Один поэт, мой шапочный знакомый Саня Щупленький, работавший в газете «Книжное откровение», сказал:
— Позвони мне через месяц, когда выйду из отпуска, я тебя порекомендую в «Московский помощник партии» или возьму к себе в «Откровение», на договор.
Месяц я ждать не мог. Я сам пришел в «Московский помощник партии». И, как ни странно, ко мне там отнеслись более или менее тепло. Я показал свои стихи Александру Яковлевичу Храброву. Тому они понравились. Он передал их Юрию Ивановичу Вовину, который вел рубрику «Турнир поэтов». Вовин встретил меня вопросом:
— А чего ты ко мне сразу не пришел? Я же поэт с мировым именем, обо мне писали и Солженицын, и Пастернак, и Сельвинский. А вообще-то правильно сделал, что не пришел, все равно я стихов поэтов с улицы или из почты почти не читаю. Знаешь, сколько писем ко мне в день приходит? Тонны! И я их сразу — в корзину. Ведь мы здесь, в «Помощнике», рукописи не рецензируем и не возвращаем. Но Саше Храброву я верю. И тебе тоже. Только ты скажи ч е с т н о: ты хорошие стихи пишешь или говно? Ты мне сам скажи, ч е с т н о!
— Вообще-то я считаю себя журналистом, я, собственно, сюда и пришел устраиваться корреспондентом, — дерзко и вместе с тем очень наивно ответил я.
Вовин задумался и вдруг выдал:
— Это можно! Ты не боись! Без работы не останешься.
И повел меня к заместителю главного редактора «Помощника» Саше Топчуку.
Тот выслушал монолог о моей сложной и тяжелой жизни, обремененной красивой женой и малым ребенком, посмотрел статьи, стихи и заметки, опубликованные в «Трудной нови», и тяжеловесно, и торжественно произнес:
— Добро!
Он проводил меня к завотделом комсомольской жизни Ефиму Наташину и объяснил ему ситуацию.
На следующий день я поехал в командировку в поэтический, овеянный именем Чайковского Клин. Мне поручили написать материал о жизни горкома ВЛКСМ. После чего редакция должна была решить: брать меня на работу или нет?
Увы и ах, довольно частое печатание в районной газете привело к не совсем хорошим результатам. Дело в том, что как и Советская власть пришла в наш Кубиковск медленными темпами, так и все горбачевские либеральные перестроечные перемены не торопились здесь давать о себе знать. За годы своего сотрудничества с районной газетой я не написал н и о д н о г о критического материала. Только всех хвалил, в основном своих одаренных учеников из Среднеспасской средней школы. И перестроиться мне было трудно, к тому же я и не хотел этого. Я не понимал, почему нужно все и всех ругать, разве в этом суть Перестройки?!
Прочитав мой «клинский» материал, Ефим Наташин отчеканил:
— Это очень плохо. Очень плохо. Так писать нельзя. Так писали только в годы «застоя». Да и то не так хвалебно!
Однако Ефим не бросил меня на произвол судьбы. Он — благородный человек! — отвел меня в отдел информации и представил заму начальника отдела Диме Шкирину:
— Парень неплохой, фактуру брать может, думаю, что вам он пригодится.
Дима сказал:
— Сначала нужно сделать три публикации в «Помощнике», опубликовать их через наш отдел.
Я оживился:
— Есть заметка о книжной выставке в Сокольниках.
— Не нужно.
— Очерк об артисте Картавом.
— Не пойдет.
— О людях, получивших патент на индивидуально-трудовую деятельность.
— Пиши! А сейчас покажи, что у тебя уже написано.
Я достал из сумки газетные публикации и рукописи. Дима листал их минуты три. Не вдохновился.
В скором времени я принес ему новые, уже заказанные материалы. Дима их положил в очень дальний ящик своего письменного стола. И сказал:
— Позвони через месяц.
Через месяц Шкирин вернул мне рукописи, констатировав сакраментальное:
— Не пойдет!
Однако вскорости из отпуска вышел начальник отдела информации Александр Пегов. Вовин отвел меня к нему. Пегов отнесся к начинающему журналисту теплее. Он и сам писал стихи, и уважал мнения своих друзей Храброва и Вовина.
Впрочем, и Саша не взял меня на работу, хотя поначалу и пообещал это сделать.
На Пегова я не сердился. Он мне все равно был симпатичен. Тем более что он пообещал сосватать меня попозже в отдел литературы:
— Ты там будешь чувствовать себя как рыба в воде. Это тебе близко. Я с зав. отделом поговорю.
— Да я уже с Петей Рубаком, сотрудником отдела, общался. — Посетовал я. — Он, мягко говоря, не пришел в восторг.
— Ну, Петя человек сложный. А с Лоханкиной вопрос решим. Пока же Лоханкина из отпуска не вышла, — сотрудничай со мной. Глядишь, что-то и выйдет из этого путное! Словом, я буду тебя проверять на годность к журналистской работе.
Проверял меня Пегов на годность недели две. И за это время учил уму-разуму:
— Что такое журналистика? Это свалка. На нее попадают те, кто в жизни ничего не смог, кто ничего не хочет делать, а хочет только языком трепать. Но уж коли пришел, давай сотрудничать. И на свалке можно сверкать!
Для начала Пегов дал мне задание — взять интервью ко Дню авиации у летчика из аэропорта Быко- во — молодого и красивого комсомольца.
Я сделал. Материал прошел, хотя Дима Шкирин и сильно возражал. Шансы у меня увеличились. Ведь одна публикация уже была. Впрочем, вскорости до меня дошло, что количество публикаций вовсе не важно — это всего лишь зацепка для отказа.
И все же Пегов во многом помог мне разобраться в азах журналистской профессии. Саша давал ценные, мудрые советы:
— Ты должен схватить читателя за грудки и уже ни на секунду его не отпускать. Учти, газета — это бумага, с которой люди ходят в сортир, а, по идее, мы должны писать так, чтобы они с газетой в сортир не ходили. У нас, репортеров, много конкурентов. Главный из них — телевидение! Поэтому мы и должны уметь не только рассказывать в материалах, но и
