словно ее прижгли углем.
Ашарад метнулся в сторону огненной клетки, скользнул между прутьями и вошел в тело темной богини. Шараяна охнула, перевела взгляд с румийца на клинок, что торчал из ее живота, и схватилась руками за обугленную рукоять. Одним движением выдернула из себя меч. Рукоять вспыхнула, кожа на ней истлела, а раскаленное лезвие свернулось вовнутрь.
- Посмотрим, кто останется после того, как отроется обратный мир! - выкрикнула Шараяна, и, истошно закричав, ухватилась за огненные столпы.
Ее тело пошло огнем, вступая в схватку с мглой, что окутывала тело богини. Раш упал на колено, его тело зашло судорогами. Шараяна развела прутья и протиснулась в них, крича и захлебываясь стоном. На мгновение Хани показалось, что темная воспользуется тем, что противник ее мешкает и расправиться с ним, но и богиня выглядела потрепанной. Она чувствует боль, как смертные, подумала северянка. Боги, те, кого привыкли считать неуязвимыми сущностями, которых меч не берет и волшебство. Пусть друг против друга, но они тоже бояться смерти - Хани запомнила, какими был взгляд Шараяны, когда она угодила в западню. На лице темной был страх.
Шараяна вскинулась - и исчезла, сливаясь с мглой, которая растаяла, словно ее и не было. Остался только серебреный пятак света, и они с Рашем. В сторонке валялся скрюченный ашарад. Хани подползла к карманнику, страшась притронуться к нему - ленты его ожогов все еще пульсировали огнем.
- Я здесь, - сказала она после долгого колебания.
Тишина в ответ казалась пыткой, худшей, чем гудящий голос сущности, что завладела телом румийца. Или она была там все это время? Северянка вспомнила его раскаленное тело и лихорадку, от которой чужестранца спасла Мудрая. Старуха говорила, будто в нем сидит что-то, но тогда Хани не потрудилась услышать ее.
- Чувствую себя так, словно с меня шкуру сняли ржавым ножом, а сверху солью поспали, - пробубнил Раш, не поднимая головы.
Остатки его волос торчали в стороны, делая голову румийца похожей на шипастые стены их темницы. Странно, что огонь не тронул их, отчего-то подумала Хани, а вслух спросила:
- Ты... со мной теперь?
- Как видишь, - глухо проворчал он, и северянка с облегчением улыбнулась - что ж, по крайней мере, недовольный Раш вернулся. Вернее всего, не волей Шараяны - стала бы темная освобождать его, если перед тем призналась, чего ради заманила их в это место.
Хани отважилась прикоснуться к нему - кожа Раша хранила жар, который только что отплясывал на нем, но достаточно остыла, чтобы не опалить пальцы северянки. Румиец поднял лицо с немым вопросом: под его левым глазом и до самой скулы лежала густая череда круглых ран, самой разной формы. Их неровные края торчали в стороны, кое-где кожа свисала лоскутами.
- Что случилось, Хани? - спросил он, поняв, что северянка предпочитает делать вид, что не видит его вопросительного взгляда.
Хани не хотела рассказывать, но Раш настойчиво требовал, и ей пришлось рассказать все. Под конец румиец скрипнул от злости зубами и из уголков его рта потекли ручейки крови. Раш вытер их тыльной стороной ладони. Он смотрел на Хани так, словно не знал - осуждать ее или благодарить. Она и сама не понимала, за что себя корить. Смерть, которая бродила за ней попятам, вдруг, настигла бы ее и от была бы польза. А вместо этго Хани вспомнила Раша на том столе - пустого, как ствол старого дерева. Она хотела спасти его любой ценой, и подумала о смерти только, когда Шараяна отказывалась слушаться. Благо, которое принесла бы погибель, девушка променяла на желание вернуть Раша, а теперь он сидит напротив, харкает кровью и не знает, подарить ей улыбку или бранное слово.
- Что бы ни сидело во мне, оно меня выпило без остатка, - попытался пошутить чужестранец. - Чувствую себя пустым мешком, который и выкинуть жалко, и тащить тяжко.
Он собрался с силами, осмотрелся, морщась от боли. Хани молча наблюдала. Говорить не хотелось. Хотелось щелкнуть пальцами - и воротить время вспять, заставить темную вернуть румийцу разум, а после сделать благо. Но внутренний голос подсказывал, что силы лишить себя жизни ей не стало бы. Чем больше слуги Гартиса гонялись за ней, тем сильнее сделалась жажда жизни. Жажда увидеть, как встает и садиться солнце, еще раз взглянуть на белые от снега равнины Северных земель, услышать крики альбатросов и поглядеть на туман над водой, когда в Артум приходит оттепель.
- Сдается мне, мы здесь в ловушке, - мрачно произнес Раш.
- Она сказала, что это место - ее обитель, - сказала Хани.
- Не скоро Шараяне захочется сюда воротиться. Он крепко потрепал ее.
- Ты все помнишь? - Хани недоверчиво посмотрела на румийца. Ей казалось, что та сущность, что прогнала Шараяну, завладела не только телом румийца, но и его разумом.
- Конечно. Не самые приятные ощущения в моей поганой жизни, чтоб его, но я помню каждое слово. Как будто сидел в стороне, жевал засахаренные орехи и наблюдал дрянной скомороший спектакль. Не очень приятно, когда тебя из своего же тела выставляют, знаешь ли.
Хани насупилась и, потратив немного времени, встала. Под ногами лежал песок, хоть раньше она могла бы положить свои косы за то, что ступни чувствуют прохладный и гладкий камень.
- Не знаю, что моя родня сделала со мной, но знаю, чем ты пожертвовала, чтоб я стал таким, как прежде, - словно поняв ее обиду, добавил Раш.
Хани обернулась, силясь казаться спокойной.
- Всего лишь всем Эзершатом, - назвала она цену.
- Дорого я стою. - Раш потрогал себя за лицо, пробормотал проклятия и поблагодарил богов, что оставили при нем глаза и уши.
Хани дошла до стены, провела рукой по острым камням и поморщилась от боли - на ладони осталась царапина. Она прошла вдоль всех стен, заглянула в каждый угол, но не нашла ничего похожего на дверь или лаз. Оно и понятно - Шараяне стены не были помехой, и замок ей был не надобен.
- Нам не выбраться отсюда. - Девушка посмотрела на Раша, ища поддержки, но румиец не стал давать надежд, только коротко кивнул, соглашаясь. - И что делать?
- Очевидно, ждать, когда голод одолеет нас. Мы оба так измотаны, что ждать ему выйдет недолго. В брюхе у меня пусто, как в бараньей голове.
- Я бы не отказалась от бараньего окорока, - улыбнулась Хани, вернулась к нему и села рядом, давая себя обнять. От Раша несло паленой шкурой.
- С грибами, - добавил румиец. - Чтобы его щедро обмазали медом и держали на вертеле до хрустящей корки. В одной таремской корчме именно так подают. Такой перченый, что, бывало, слезы из глаз брызгали от одного укуса. А оторваться сил нет.
Хани сглотнула слюну, и негромко рассмеялась, когда услыхала, как Раш отозвался тем же. Румиец обнял ее крепче, зарылся носом в косы, и его дыхание пощекотало затылок.
- Я боялся, что они что-то сделают с тобой.
Северянка слышала, как нелегко ему далось признание, попыталась повернутся к нему, но румиец держал крепко.
- Главное, что ты цела. Я бы хотел сказать, что мне жаль Эзершат, который ты ... могла бы избавить от темной богини, но мне дела нет до остальных. Пусть захлебываются своими невзгодами, умирают от болезней и проклятий - все равно.
- Раш, - она извернулась так, чтобы хоть искоса видеть его лицо. Всполохи в глазах, что раньше пугали ее, сейчас согревали и успокаивали.
Они так и уснули в обнимку, лежа в луче света. Сколько прошло времени - Хани не знала. Ее разбудил шорох. Девушка открыла глаза, спросонок не сразу поняв, где она и почему на губах соленый песок. Когда память лениво выкарабкалась, напоминая о себе, северянка заметила Раша, который карабкался на стену. Ему удавалось взобраться на десяток футов вверх, но потом он неизбежно падал - то нога соскальзывала, то ладонь. Румиец сыпал прокленами, вставал, отряхивался и штурмовал стену снова. Хани потерла глаза, про себя удивляясь, и как ему только не больно - ее ладонь до сих пор хранила след царапины.
Живот потребовал пищи. Хани с трудом поворочала языком - во рту было сухо, а перед глазами сновали черно-серые мошки. Северянка заставила себя подняться и подошла к Рашу, собираясь отговорить
