землю своей кровью?
— Лучше, конечно, если этих тысяч будет не две, а три... — сказал Агамемнон. — Но — ладно, ладно, так и быть, и двух тысяч будет достаточно!.. Однако это еще далеко не все, мой Ахилл...
— Что еще?
— Еще ты должен сделать то, чего я ждал от тебя сегодня. Ты опять вызовешь на поединок Гектора, повергнешь его — и... — Агамемнон изобразил, как надобно добивать поверженного противника, но, увидев, как вспыхнули глаза Ахилла, поспешил сказать: — Ну-ну, вижу, мой мальчик — это слишком тяжело для тебя — добивать лежащего! Поэтому я не стану подвергать такому испытанию твое царственное благородство.
Но пускай он хотя бы будет тяжело ранен, а не так, как нынче. Пускай его унесут, пускай он еще долгое время не сможет выйти за стены Трои! Покажи, Ахилл, что сами боги направляют твою руку!
— Но это, это наконец все? — спросил Ахилл.
— О, да, это все! — воскликнул Агамемнон. Однако тут же спохватился: — То есть, я хотел сказать — это все, что касается богов: тем самым я получу от них знак, что они всецело на твоей стороне.
Но есть еще кое-что, касающееся не богов, а уже меня, смертного. Это всего лишь моя просьба, Ахилл, но просьба, которая, если ты желаешь получить свою Брисеиду, должна быть тобою исполнена.
Было видно, что Ахилл едва удерживается, чтобы не выхватить меч. Лишь помня о Брисеиде, он с трудом сумел обуздать свой гнев, иначе, уверен, тогда же отошел бы Агамемнон в царство Аида, и не пришлось бы после Клитемнестре с Эгисфом ему в том помогать.
— Чего еще ты желаешь? — спросил Ахилл.
— Хочу, чтобы ты наконец призвал сюда своего друга Патрокла, — ответил царь. — Я понимаю, с каким важным поручением он отбыл в данайскую сторону: проведать, каково здоровье твоей матушки, — что может быть важней?! Обеспокоенный ее здоровьем, я тоже отправил своих людей справиться, каково оно, и хочу тебя обрадовать, Ахилл: матушка твоя, мудрая Фетида, хвала Зевсу, пребывает в отменном здравии; так не пора ли твоему Патроклу возвращаться назад? Тем более, что клятва, данная им Менелаю, тоже стоит чего-то, а мы уже под стенами Трои, где самое место эту клятву исполнять.
К тому же, как мне передали мои люди, сильно тоскует по тебе наш прекрасный Патрокл!
Но он будет послушен лишь твоему приказу. Посему — не послать ли тебе какого-нибудь верного мирмидонца, чтобы он передал Патроклу твой приказ — немедленно возвращаться сюда? Я же предоставлю свой лучший корабль, быстроходнее которого нет даже у финикийских мореходов. Двух месяцев не пройдет — и наш Патрокл уже будет здесь!
И тогда (конечно, при условии, что ты в точности исполнишь те два первых, идущих от богов пожелания), — тогда Брисеида незамедлительно станет твоей!
Мы все, находившиеся в шатре, притихли. По лицу Ахилла видели: может случиться страшное.
— 'Незамедлительно'?.. — проговорил он. — Два месяца — это ты называешь: незамедлительно?!.. Уж не насмехаешься ли ты надо мной?
— Ахилл, Ахилл! — вскричал Агамемнон. — Можно ли быть таким нетерпеливым?!.. Впрочем, конечно! Тебе лишь двадцать лет, все мы были нетерпеливы в этом возрасте! Но как многомудрый муж скажу тебе: два месяца — это меньше, чем один миг, если соизмерять с предстоящей тебе долгой и славной жизнью (а она тебе уготована, в том нет сомнений)! Клянусь, вы будете потом смеяться с твоей Брисеидой над этой разлукой в два месяца, которая лишь укрепит вашу любовь!
Два месяца!.. О, это всего лишь два месяца, Ахилл!.. Два месяца, за которыми — долгая, счастливая жизнь!.. Неужели из-за каких-то двух месяцев...
— Пусть будет по-твоему, — оборвал его словоизлияния Ахилл. — Закладывай свой лучший корабль — завтра же поутру он отплывет к данайским берегам с моим повелением к Патроклу...
— Корабль уже готов! — вставил царь.
— А за эти два месяца, — продолжал Ахилл, — я под стенами Трои сделаю то, о чем ты сказал.
Но это уже — всё? Говори сейчас же — иначе, клянусь, ты пожалеешь, что начал эту войну! Клянусь всеми богами — ибо тогда они поддержат меня в моем гневе!
— О, Ахилл, Ахилл! — опять прослезился Агамемнон. — В ответ на мою глубочайшую благосклонность к тебе ты грозишься каким-то гневом, причин для которого я вовсе не вижу. Все будет лишь так, как мы договорились — и клянусь в том всеми теми богами, которыми ты мне сейчас грозишь!
— И Брисеида будет моей?
— Твоей, чьей же еще?
— Ты сказал, царь! Слышали все тут! И боги это слышали! — произнес Ахилл и с этими словами вышел из царского шатра.
Конечно, самый быстроходный корабль Агамемнона с посланником Ахилла к Патроклу уже на другое утро отплыл к данайским берегам. Теперь дело оставалось за самим Ахиллом.
Впрочем — еще и за троянцами. После того поражения не спешили они выходить из-за своих стен. Агамемнон, говоря, что они завтра выйдут, имел в виду какое-то свое, царское 'завтра', означавшее, как и у всех царей, — 'когда-нибудь'.
И день прошел, и неделя — не выходили троянцы из-за стен.
Ахилл целыми днями стоял на берегу, вглядываясь вдаль, туда, где стоял на якоре его корабль под черными парусами, и где томилась его Брисеида.
...Прошел месяц и три недели к тому времени, когда протрубили наконец трубы на стенах Трои. Тотчас из ворот высыпали их гоплиты и тут же выстроили у стен такой великолепный строй, какого мне прежде не приходилось видывать. Этой своей слаженностью и быстротой они всегда прежде побивали нас, ибо нам, данайцам, сперва приходилось выскакивать из шатров на голос их труб, спешно надевать доспехи, выстраивать какие-никакие боевые порядки.
Ахилловы мирмидонцы заранее были ко всему готовы. Троянские трубы еще не кончили греметь, а они уже стояли своей непоколебимой фалангой, которая, всего из полусотни оставшихся у Ахилла гоплитов, двинулась вперед, не дожидаясь, пока остальные замешкавшиеся ахейцы подтянут свои ряды.
И когда они подошли, приостановилось многотысячное троянское войско, уже знавшее их силу.
Ахилл, теперь уже с самого начала шагавший впереди, крикнул:
— Гектор! Если ты воин — выходи на бой!
Не таков был Гектор, чтобы прятаться за щитами своих гоплитов. Вышел сразу же...
О, видел бы ты эту схватку, Профоенор! Никогда мне такой видеть не доводилось. Это был бой поистине равных, никто не мог бы сразу предсказать, чем он закончится.
Притихшие смотрели на эту схватку и наши, и троянские ряды. И даже после того, как Ахилл подпрыгнул по той науке, что получил у кентавров, и снова, как в их первом бою, снес гребень со шлема Гектора, никто у нас уже не стал кричать про 'троянского петушка, лишившегося гребешка', ибо даже мужество врага, если этот враг такой, как Гектор, заслуживает уважения. Нет ничего проще, чем бросить пригоршню грязи во льва, если сам ты укрыт за стеной и недоступен для его зубов, но какой настоящий мужчина станет себя тешить таким бесславным поступком?
Уже щиты были разбиты вдребезги. Оба отбросили их и сошлись на одних мечах. Искры, высекаемые мечами, звон, земной прах, вьющийся столбом!.. Ты бы видел, ты бы только видел!..
И вдруг притихли все у нас. Знаешь, бывает такая тишина, которая оглушительнее грома. Такая же тишина нависла над нашими рядами, ибо мы вдруг увидели, как, оступившись о какой-то камень, упал навзничь Ахилл...
Думаешь, Гектор кинулся его добивать? Нет, не зря он считался благороднейшим из воинов, этот Гектор! И хотя троянцы шумели: 'Изруби его, Гектор! Добей его!', — он отступил на шаг, дал Ахиллу время вскочить на ноги и лишь затем крикнул:
— Защищайся!
'Молодец Гектор!', 'Сохрани его Зевс!' — прошлось уже по нашим рядам.
И опять схватка! Такая яростная, что, будь они оба из камня, эти камни искрошились бы уже давно. Но не из камня были они, а, видно, из чего—то, что крепче любого на свете камня...
Все-таки Ахилл был сильнее. Было видно, что Гектор устал, он все реже наносил свои удары и теперь отступал под натиском нашего царевича.
