распорядимся этим их даром. Отвергли его — и, значит, не видать нам более их благорасположения!
Увы, наши боги, как и люди, равно не терпят как упреков, так и неблагодарности! Подумай, Профоенор: если б в самой сердцевине сегодняшней жары мы вдруг возроптали и упрекнули наших богов за посланные нам испытания, — быть может, они, видя, что мы недостойны их испытаний и затаив на нас обиду, отняли бы у нас и этот благодатный, чудесный вечер, когда наш дух, наполненный прохладою, окрылен и сладостно невесом!
Нет, никогда не ропщи, осязая на себе даже самые тяжкие из посланных ими испытаний, Профоенор!
Помнишь, я упоминал о евреях, крохотном народце, пришедшем, говорят, из великого Египта, о народце, знающем лишь одного бога? При всем скудоумии этого народца, не столь уж глупо их верование. Оскорбить своим ропотом единственного бога — это уж непрощаемо! Ни один из них никогда не отважится на такое! То ли дело у нас: один бог разгневается, другой, глядишь, простит. Мы — как дети при семи няньках, они же — как дитя при едином суровом родителе: он и разгневается, он же и простит.
Видится мне, Профоенор... Нет, мы этого не застанем. И дети наши не застанут, и дети наших детей, и далекие правнуки наших правнуков, — но будет такое, будет! Когда-то и мы уверуем в единого бога, чтобы лишь он один и миловал нас, и карал. И явится самый безропотный сын его, и претерпит какие-нибудь самые страшные муки, и не возропщет!.. И тогда, умилившись, обратит его бог-отец благодать свою на всех других своих детей, видя, что не так уж безнадежен род человеческий.
И тогда даже тени обретут наконец покой в мрачном Аиде, — верю я и в такое, Профоенор!
И возлюбим мы даже врагов, ибо все мы — дети того, Единого!..
Будет что-то, подобное Золотому веку, о котором говорится в наших преданиях. Эй, старцы, как там у нас поется про Золотой век?
Слепцы запели:
— Да, да, именно так! — остановил их Клеон. — Таков, говорят, он был, этот Золотой век, будто бы царивший на земле еще до рождения Зевса и даже до рождения его отца, Крона. И если мы вновь облагоразумимся, то, глядишь, он...
Я чуть было не сказал, Профоенор: 'Он опять настанет'. Нет, не верю, увы! А как хотелось бы верить!.. Но мы не столь разумны, о нет! И уже едва ли когда-нибудь станем для этого достаточно разумны...
Но что мы можем позволить себе при нашей жизни — это крохотный лоскуток Золотого века. До этого пока что додумались лишь мы, ахейцы, хотя бы на такое нам достало разума!
Я имею в виду наш мудрый закон гостеприимства, заведенный, говорят, великим Гераклом и покровительствуемый самим Зевсом. Ведь почему мы, ахейцы, числим себя единым народом, хотя живем порой в разных царствах, а наши цари беспрестанно воюют друг с другом, как неразумные кентавры?
Да потому, что каждый из нас знает: приди он в любое, даже враждебное ахейское царство, зайди он там в любой дом — и будет, в согласии с этим великим законом, удостоен там всех почестей. Будут петься песни, будут литься лучшие вина. И не будет места ни распрям, ни кичливости победами своих царей, ни ропоту на несправедливость богов.
Ну чем не лоскуток того самого воспетого в песнях Золотого века?!..
Предаемся неге, вспоминаем о славном прошлом и стараемся не слишком часто думать о смутном будущем, когда нагрянут сюда с Севера воинственные дорийцы... Прекрасно, не правда ли, Профоенор?..
Тут в глазах Клеона промелькнула лукавая усмешка и, проницательно взглянув на своего гостя, он внезапно добавил:
— Хотя зовут тебя, вероятно, вовсе не Профоенор (верно ведь, мой мальчик?), но я все-таки продолжу тебя называть этим именем...
На какое-то время повисла тишина, пока гость, явно ошеломленный услышанным, не находил слов для ответа.
— Но — почему ты так решил?! — воскликнул он наконец.
— Ах, не надо, не надо, милый Профоенор... или как там тебя в действительности следует называть, — все с тою же улыбкой отозвался Клеон. — Я старый человек, многое в жизни повидал, и провести меня не так-то легко.
Тебе, мой мальчик, просто немного не повезло. Ты представился мне как Профоенор, сын Исандра из Эпира; но дело в том, что этого самого Исандра из Эпира, прекрасного, кстати, знатока лошадей и колесниц, увы, давно сошедшего в Аид, я некогда хорошо знал и даже однажды купил у него отличную колесницу. Знал я и сына его, которого действительно звали Профоенор, но только, вот беда, умер он еще раньше, чем его отец — однажды пытался обуздать дикого коня и сломал себе шею, когда тот его сбросил; других же сыновей, это я точно знаю, у Исандра из Эпира не было, что его и печалило более всего.
Впрочем, какая разница! Гость пришел в дом — и радуются этому боги на Олимпе! Что им, богам, за дело, как этого гостя в действительности звать! А если ты назвался Профоенором, сыном славного Исандра из Эпира, — стало быть, имел на то достаточные причины.
— И каковы, по-твоему, эти причины? — после долгого, тягостного молчания спросил гость.
— О, всему на свете есть причины! — отозвался Клеон. — Не лучше ли оставить этот разговор?
— И что ты собираешься делать? — спросил юноша так же настороженно.
— Что собираюсь делать? — удивился Клеон. — Что следует делать, когда гость в доме? Радоваться этому и пить лучшие вина — так повелевают нам боги!
Эй, Фамария, подай-ка нам теперь сладкого, аркадийского вина — мой гость его еще не отведал!
А вы, почтенные старцы — ну-ка, исполните песню, которую положено петь, когда мы принимаем гостя под своим кровом!
грянули страцы. —
— Слава богам! — провозгласил Клеон, поднимая свою чашу. — Слава им за эту радость, которую они изредка посылают нам!
— Но разве ты не собираешься вызвать стражу? — все еще глядя на него настороженно, спросил юноша.
— Стражу?.. — снова удивился Клеон. — Но зачем нам стража? О нет, я не собираюсь делиться таким дорогим вином с городскими стражниками!
Пей же, Профоенор (о, оставайся, оставайся же для меня Профоенором, сыном Исандра из славного
