Было и еще кое-что, что изумило до крайности всех, кроме меня. Со всех телеэкранов и рекламных плакатов граждан вдруг начали призывать переселяться… в Сибирь и на Дальний Восток. По телевизору транслировали рекламу Тюмени, Магадана, острова Сахалин, Норильска и многих других городов, где, по мнению государственных чиновников, должен прожить и «принести пользу Родине» хотя бы несколько лет своей жизни каждый уважающий себя человек.
На очередном заседании Госдумы был принят бюджет на следующий 2017 год, где значилось, что в некоторых регионах Сибири открываются «стройки века» — будут возводить новую атомную электростанцию, а также еще несколько стратегических объектов, на которые требовалась рабочая сила.
— В стране кризис! — Вещал с экранов телевизоров новоиспеченные политики. — С помощью разработанной нами государственной программы мы готовы обеспечить рабочие места и возможность проживания для всех, кто примет участие в новых проектах.
Деваться многим людям было некуда. С работой действительно стало плохо окончательно и бесповоротно — вплоть до выживания. Очень многие компании закрылись — и не просто по причине того, что не было средств на развитие. Но также по причине того, что из-за введенной цензуры многие производимые услуги и товары оказались попросту запрещены. Закрылись многие политические издания. Модные глянцевые журналы тоже дышали на ладан — их объявили «бездуховными», и сюда пытались всячески внедрять худсовет, состоящий из чиновниц всех мастей. А нет ничего хуже для живого издания, чем бюрократ, который рассматривает под лупой каждую запятую и решает — быть ей или не быть.
То же самое произошло и с медицинскими центрами. Запрещена пластическая хирургия. «Как так? — решили чиновники. Ведь каждый может прийти, сделать себе какой угодно нос, а потом его «родная мама не узнает». Как такого человека, спрашивается, будет искать милиция, если он совершит правонарушение?» Теперь для того, чтобы произвести пластическую операцию, нужно было собрать огромное количество справок, гласящих, что операция требуется по медицинским показаниям — например, человек получил многочисленные ожоги или ранения. Женщинам, которые еще недавно желали улучшить черты своего лица или увеличить грудь, дорога в медицинские центры была отныне закрыта — живи такой, какой тебя мама родила.
Пострадали рекламщики. Теперь на их идеи тоже налагалась жесточайшая цензура — и скажите спасибо, что рекламу в принципе не запретили. Каждый рекламный слоган и ролик нужно было согласовывать со множеством инстанций, где подробнейшим образом проверялось соответствие содержания ролика качеству рекламируемого товара. А если сказать еще банальнее — на всех этапах с бедного рекламиста собирали немалое количество денег. Потому что за эти согласования нужно было платить. Всё исключительно из благих намерений, разумеется.
В довесок ко всему Дерябенко, видимо, решил, что все беды в нашей стране исключительно от желания людей радоваться жизни и веселиться. Поэтому веселиться тоже было строжайше запрещено — количество клубов и других увеселительных заведений сократилось вдвое. Все, кто желал заняться развлекательной деятельностью, проходили мучительную процедуру лицензирования, куда входил подробный бизнес-план, а также «культурный ассортимент», который заведение собиралось предложить публике. Процедура лицензирования могла растягиваться на многие месяцы. И тоже отнимала немало денег.
И так снизу доверху нашу жизнь попытались регламентировать и ограничить некими рамками, выходить за которые было строжайше запрещено. Но чтобы срывать людей с насиженных мест и отправлять на вынужденную работу туда, куда веками ссылали неугодных граждан сначала российские цари, потом коммунисты, — это уже, наверное, чересчур.
Раньше «строители коммунизма» ездили в тайгу строить железные дороги. Теперь современные «строители капитализма» предлагали гражданам то же самое и тоже практически бесплатно, за еду.
Но самое страшное состояло в том, что людям фактически некуда было деваться. И они ехали.
Собирались — и уезжали. Но и это еще не всё. Газеты пестрили хвалебными статьями в адрес Дерябенко, который в глазах общественности оказался большим молодцом и очень удачно придумал все эти стройки, обеспечив людей работой.
«Бесплатной работой. Господи, куда катится мир».
Направляясь с утра по делам, я собственными глазами наблюдала автобусы, забитые гражданами с упакованными чемоданами. Это очередные «строители века» направлялись в сторону железнодорожного вокзала. А оттуда — покорять морозные просторы Сибири.
Сказать об этом — честно написать в газетах, в журналах, было нереально. Во-первых, это просто не пропустили бы. Во-вторых, тут я явно находилась не в тренде — меня бы просто подняли на смех сограждане, обвинили бы в «бездуховности» и «непатриотизме». Гипнометр делал свое дело — все, что неслось с экранов телевизоров, впитывалось как губка и мгновенно усваивалось нашим доверчивым многострадальным народом.
И единственный, кто понимал всю боль моей души, был Петя, который точно так же, как и я, теперь вертелся как уж на сковородке. Службам общественных связей было запрещено освещать деятельность коммерческих структур и производимые ими товары. «Во избежание недобросовестной рекламы», — так было нам преподнесено.
Поэтому теперь мы собирали разные бытовые новости, вместе с репортерами ползали по дворам, выслушивая бабушек, жалующихся на ДЭЗ и прохудившиеся крыши. То есть вели «активную общественную деятельность». Кроме того, мы устраивали пресс-конференции и пиар-мероприятия для различных социальных объединений. Коих, слава богу, оказалось достаточно много — развелось до кучи худсоветов и прочих «госприемок», каждая из которых норовила преподнести себя общественности в самом лучшем свете. Созывать же народ в Сибирь я наотрез отказалась, хотя такой заказ поступил и очень щедро оплачивался.
— Но почему они не протестуют, Петя? — Вопрошала я отчаянно, обращаясь к нему, как к Господу. — Почему они не протестуют, почему добровольно и тупо идут со своими чемоданчиками к вагонам, в которые их как скот грузят и увозят в неизвестном направлении?
— В известном, — задумчиво проговорил Петр. — Они сейчас прекрасно благоустраивают сибирские территории. Их за это обещали покормить и одеть.
— Прямо как при царе Горохе…
— И если они благоустраивают территории, значит, у них есть шанс обзавестись приличным участком земли — в Сибири-то сколько угодий, — неловко шутил Петя.
— Не смешно, — вздохнула я.
— Может, мы обсудим что-нибудь более интимное? — Игриво глядел на меня Петя и слегка дотрагивался до моей руки. Обнять меня, такую воинственную, он явно не решался.
— Да ну тебя! — Отмахивалась я от него в раздражении. — Ты что, не понимаешь, что происходит явно что-то неладное? Мы же не в начале двадцатого века, в самом-то деле!
— А чем, по-твоему, отличается двадцатый век от двадцать первого? — Вдруг очень серьезно ответил мне Петр. — Люди-то во все века одинаковы. Они во все века боятся трех вещей — остаться в одиночестве, без куска хлеба и жилья, без перспектив. Люди хотят, прежде всего, любви и покоя.
Если нет первого, то пусть хотя бы будет второе.
— Ценой унижений? Ценой рабства?! — Воскликнула я.
— Ценой предсказуемости, — возразил Петя. — Всем хотелось, чтобы о них позаботилось государство.
Вот оно и позаботилось.
— Полная предсказуемость может быть только в армии! — Парировала я. — Да и то, даже в армии есть свои нюансы.
Однако самое важное, что произошло в политическом устройство России — так это попытка правительства вернуть стране железный занавес.
После того, как Дерябенко пришел к власти, русских туристов и бизнесменов стали все реже выпускать из страны. Причем со стороны это выглядело таким образом, будто русские сами больше не хотят покидать пределы родины. Кризис, отсутствие денежных средств и прочие неудобства.
Отчасти это было правдой. Поскольку теперь мало кто зарабатывал, мало кто и ездил.
