три раза, чтобы меня увидели. А потом я хотела бросить машину, изменить свою внешность – одежду, цвет волос – и тихонько уехать совсем в другом направлении.
Линда протараторила все это, не глядя на Тони. Она не стала скрывать свое волнение, ибо решила, что девушка, роль которой она играет, наверняка разволновалась бы в подобной ситуации. Линда надеялась, что ее игра достаточно убедительна, чтобы Тони поверил в эту ложь. Но когда она подняла глаза, чтобы оценить его реакцию, то увидела на его лице сомнение.
– Ты мне не веришь? – воскликнула она со всем негодованием, на какое была способна.
– Я этого не сказал.
– Это и так видно, – сердито выпалила она.
Линда злилась на себя за то, что не смогла сыграть роль достаточно убедительно, и на него за то, что он не поверил. Но к этой злости неожиданно стали примешиваться угрызения совести. Это уже ни на что не похоже. Линда обманывала людей постоянно. Это является частью ее профессии. Она настолько привыкла к этому, что в последнее время начала сомневаться, а способна ли она на искренние, невыдуманные чувства. Она просто впитывала как губка разные выражения лица, эмоции, жесты, чтобы потом в нужный момент продемонстрировать их. И все шло нормально, до тех пор пока она не получила это свое последнее задание. Пока не появился Тони и не спутал ей все карты.
Страх, угрызения совести и неуверенность в себе – это первые настоящие эмоции, которые она испытала впервые за много лет. Эти эмоции испугали ее. Они заставили ее задуматься о том, что останется в ее жизни, если она не сможет выполнять свою работу. Ничего, вдруг поняла она. Ничего не останется.
Тони прав. Если она не попытается что-то изменить в своей жизни, рано или поздно останется одна. Может быть, для нее уже поздно что-то менять.
– Прости, – сказала она, понимая, что дальнейшее нападение бессмысленно. – Я не привыкла доверять людям.
Тони протянул через стол руку и сжал ее пальцы.
– Почему?
– Это не так легко – сблизиться с кем-то. Когда-то я хотела этого. Я хотела этого больше всего на свете, но…
Это были тяжелые воспоминания. Столько раз она была разочарована, главным образом своим отцом. Она выросла молчаливой спутницей его одиночества. Он всегда был один и ни от кого не зависел. Он был сильным и храбрым, холодным и строгим, и для Линды было естественно пытаться подражать ему. Вернее, ей казалось, что это естественно, потому что она не видела перед собой других примеров.
Когда она обнаружила, что есть люди, которые ведут себя иначе, это удивило ее. И до сих пор продолжает удивлять. Она просто не в состоянии понять, как другие могут открыто обсуждать свои проблемы, плакать, кричать, радоваться, любить. Не понимает, как можно с нетерпением ожидать встречи с друзьями или родственниками. Это так не похоже на ее отношения с отцом. После того как Линда окончила школу, они виделись лишь изредка – тогда, когда это предусматривали традиции или необходимость.
– Понимаешь, малыш, – нарушил молчание Тони, – иногда надо идти на риск. Надо делать шаг навстречу людям. Жизнь не стоит на месте. Время не ждет. И те люди, с которыми ты хочешь дружить, которых ты хочешь любить, могут исчезнуть из твоей жизни раньше, чем ты примешь правильное решение. Я знаю об этом на собственном опыте.
– Ты говоришь о своей матери?
– Нет. Я был слишком мал, когда она умерла, и от меня тогда ничего не зависело. – Он криво улыбнулся. – Нет, я говорю о сестре. О своей старшей сестре. Случилось так, что мы не общались с ней несколько лет. Я был безумно обижен на нее, я думал… Впрочем, неважно, что я думал, – все это не соответствовало действительности. Но я был слишком упрям, чтобы просто спросить и все выяснить. Это вышло ужасно глупо. Я мог потерять ее навсегда.
Линда знает об этой истории. После смерти матери старшая сестра Тони практически вырастила его и двух других сестер, хотя сама была в подростковом возрасте. Тони учился в школе, когда отец женился во второй раз, и сразу после этого старшая сестра поступила в колледж и уехала из дому. Она редко приезжала. Судя по всему, отношения между ней и мачехой не складывались. Но, видимо, маленький Тони не понимал этого и чувствовал себя брошенным.
– А что случилось? – спросила она, делая вид, что ничего не знает.
– Сестра была для меня как мать, а потом взяла и уехала. Я был обижен на нее за это почти так же, как был обижен на мать за то, что та умерла. А с тобой такое было? Ты упрекала свою мать за то, что она умерла?
– Все свое детство, – признала Линда.
И может быть, до сих пор, добавила она про себя.
– Ребенку трудно удержаться от этого, если он лишен того, что другие дети имеют как должное, – сказал Тони. – Получилось так, что на некоторое время я порвал все отношения с сестрой. Мне было очень одиноко. Я пытался подружиться с мачехой, но особого успеха не достиг. Сестра была по-настоящему близким человеком для меня, но я слишком долго ждал, чтобы восстановить наши отношения. А потом я совсем потерял ее.
– Потерял? – печально переспросила Линда, понимая, о чем идет речь.
– Да. Она умерла.
– И ты не успел помириться с ней?
– Успел, но было слишком поздно. Мы уже не были так близки, как в детстве. Не так близки, как мне хотелось бы. Теперь все, что мне осталось, – это смотреть на ее фотографию или приходить на могилу. Иногда я навещаю ее сыновей. У нее замечательные сыновья. Но это не то же самое, что быть с ней. Ее в моей жизни больше нет.
– Я понимаю тебя, Тони.
– А ты понимаешь, что я пытаюсь объяснить тебе, Линда? Ты должна рискнуть. Ты должна довериться хоть кому-то. Это страшно, но иначе ты все время будешь одна. В эти последние несколько месяцев… – Он оборвал себя на полуслове и застыл с удивленным и настороженным выражением лица. – Послушай, мы ведь, кажется, говорили о тебе?
– Это уже не имеет значения.
– Имеет. Ты должна изменить что-то в своей жизни.
– Я пытаюсь, – сказала Линда. – Просто однажды я сделала не слишком удачный выбор.
– Ты говоришь о мужчине, который избил тебя?
Линда кивнула. На самом деле она думала о работе, которая уничтожает ее как личность и в то же время составляет весь смысл ее жизни.
– Наверняка есть человек, который сможет помочь тебе. Человек, к которому ты могла бы обратиться.
– Я не знаю, – честно сказала она. – Возможно, есть.
К кому она может обратиться? К отцу? Исключено. К друзьям? Если бы Генри не был так тяжело ранен в ту ночь… Господи, она опять забыла, кто она такая и зачем здесь. Она должна играть роль, заранее выбранную роль. Ну почему она все время забывает об этом?
– Я не могла никому рассказать о том, что происходит, – проговорила она. – Мне было стыдно. Никто до сих пор не видел моих синяков, – добавила она, опустив ресницы.
Тони тихо выругался, и Линда поняла, что на этот раз она выиграла. Она сделала то, что должна была сделать. Правда, при этом она умудрилась рассказать Тони о себе больше, чем кому-либо до сих пор. Синяки были на ее душе, и они не шли ни в какое сравнение с выцветающими синевато-желтыми пятнами на ребрах. Никто никогда не видел этих синяков. Кроме Тони.
Линда услышала царапающий звук дерева по дереву и поняла, что Тони подвинул свою табуретку так, чтобы сесть рядом с ней. Он обнял ее рукой за плечи и привлек к себе.
– Не надо ничего говорить, малыш, – сказал он, гладя ее волосы. Потом поцеловал в макушку и добавил: – Я тебе верю, хорошо? Не надо больше говорить об этом.
– Прости, – сказала Линда, и это были искренние слова.
