Можно было бы пойти к Индии.
Нет, нельзя. Ведь она живет в Паркфилде.
Ну что ж. Я могла бы просто навестить ее. Она-то меня навещала.
Да, но это совсем другое дело. Не могу же я просто появиться у них на пороге. И я не знаю даже, в каком доме она живет.
Ну, дом можно найти.
Нет, просто так зайти я не могу, вся растрепанная, пальто в пятнах. Ее маме станет дурно. Она же шикарная дама. Она бы смотрела на меня брезгливо.
Индия — нет. Она моя подруга.
Я шла, хромая, к Паркфилду, снова и снова прокручивая все это в голове. Я не знала, куда мне податься.
Паркфилд оказался гораздо больше, чем я представляла, здесь такие шикарные дома и так много улиц… только назывались они не улицами, это были авеню и аллеи. Как же здесь пустынно! На улицах в Латимере всегда полно ребятишек, они там играют, старые леди собираются, чтобы поплакаться, старики мужчины — чтобы сыпать проклятьями и плеваться, молодые парни — поозоровать, девушки — похихикать, и еще там всегда уйма собак, хотя муниципалитет и против: в этих кварталах иметь домашних животных не положено.
В Паркфилде я не увидела на улицах ни одного ребенка, не было их и в здешних так чудесно ухоженных дворах. А стариков, наверно, скотчем приклеили к их диванам, а детей отправили в школы-интернаты. Все- все попрятались.
И я тоже спряталась!
Глава 12
Индия
Я не верила собственным глазам!
За чаем у меня из головы не выходила Дарлинг. Я думала об этом ужасном человеке и о том, как он мог ударить ее. Мне было так плохо, что есть по-настоящему не хотелось. Да и вообще такая еда не по мне. Это был один из маминых особых салатов: кружочек творога в середине тарелки, затем колечко ананаса, затем морковка, огурец и сельдерей, словно лепестки цветка, затем веером перья латука с двух сторон, артистичное сочетание разных оттенков зеленого и пурпурного.
Я погрызла кусочки ананаса, остальное оставила на тарелке.
— Индия, почему ты не ешь салат?
— Я не голодна.
Мама глупо хихикнула.
— Ерунда, моя дорогая, ты всегда голодна.
— Конечно, конечно, я всегда голодна. Но именно сейчас, в данный момент, я по чистой случайности голода не испытываю. И вообще сомневаюсь, чтобы даже умирающие от голода с удовольствием стали бы есть эту кучу творога. Особенно когда у него такой вид, словно он уже был проглочен, а потом извергнут каким-нибудь анемичным бродягой.
— Довольно, Индия! Хватит язвить. Ешь!
— Ради бога, оставь девочку в покое, Мойя, — сказал папа. — Что она может поделать, если на дух не принимает кроличьей пищи.
И он подмигнул мне, давая понять, что ему-то известно: моя любимая еда спагетти и мороженое. Сам он тоже не достиг слишком больших успехов со своим салатом, хотя мама позволила положить в его тарелку три ломтика ветчины в янтарном желе. Ей бы вложить их в зубки трех розовых поросят.
Мы сидели за столом, уткнувшись глазами в тарелки. Мама играла со своим салатом, вилку держала в правой руке — американский стиль, она считает, что так изящнее. Ванда положила вилку и попросила разрешения уйти пораньше, чтобы погулять со Сьюзи.
— Слава богу, — сказала мама, когда Ванда еще вполне могла ее слышать. — Эта девица действует на меня просто угнетающе. По-моему, нам следует избавиться от нее.
Я взглянула на папу. Он жевал свою ветчину, старательно изображая полное безразличие. Проглотив кусок, он сказал:
— Да, пожалуй, она становится обузой. Придумай что-нибудь, чтобы все было по-хорошему. Скажи, что озабочена ее здоровьем, что нам просто совестно — ведь она так тоскует по дому… ну, что-нибудь в этом роде.
Я не верила своим ушам. Он предавал Ванду, и так небрежно! Он ее совсем, совсем не любил. Она ему надоела, так что мама оказывала ему великую услугу. Мне было ужасно жалко Ванду, хотя я-то тоже не слишком ее любила и действительно не хотела, чтобы она осталась.
— Индия, в чем дело? — спросила мама.
Я поняла, что невольно вздохнула. Папа встревоженно смотрел на меня.
— Ни в чем.
— Будь добра, приободрись немного. Последнее время ты выглядишь такой унылой. Белла говорит, что ты писала поистине странные письма Миранде.
Я почувствовала, что мое лицо вспыхнуло и стало такого же цвета, как папина ветчина.
— Странные? Что ты имеешь в виду? И откуда это известно Белле? Миранда ей показывала мои письма?!
— Нет-нет, успокойся. Отчего ты вскидываешься по всякому поводу? Просто Миранда случайно упомянула, что ты чувствуешь себя довольно одиноко. Ты сама говорила, что очень по ней скучаешь.
— Нет, нисколько. Я совершенно по ней не скучаю.
— Ox, Индия! Как это на тебя похоже! А я как раз собиралась выяснить, когда всем нам было бы удобно пригласить Миранду на уикенд.
— Ну, так можешь раздоговориться, мама, потому что я терпеть не могу Миранду. У меня теперь есть другая подруга.
Не удержалась. Это выскочило само собой. Мама подняла на меня глаза. Даже папа был, кажется, заинтересован. Оба склонили головы в одну сторону — знак вопроса. Я знала, что рассказать все как есть не могу.
— Ну-ну, расскажи нам о ней. Хочешь как-нибудь пригласить ее на чай? — сказала мама.
— Нет.
— Она учится в твоем классе?
— Она…
— Как ее зовут?
— Послушайте, хватит о ней, — сказала я и, вскочив, пулей вылетела из комнаты.
Подымаясь по лестнице, я слышала — они говорили обо мне.
— Ох, дорогой, ну почему она всегда такая колючая? — сказала мама. — Как ты думаешь, у нее действительно появилась наконец в школе подруга?
— Эта школа! Я просто больше не в состоянии платить за нее.
— Что ж, раз это такая проблема, платить буду я — хотя уверена, ты преувеличиваешь свои финансовые трудности.
Они заговорили о работе, о деньгах и начисто забыли про меня. Оказавшись в своей комнате, я подошла к окну и печально смотрела на улицу. Думала я об Анне. Мне нравится тот кусочек в ее дневнике, где она пишет, что не выносит свою мать и с удовольствием дала бы ей пощечину. Но своего отца Анна любит и глубоко уважает. Должно быть, я все еще люблю моего папу, но уважать его больше не могу.
Я прислонилась лбом к холодному стеклу, глядя на длинную-длинную авеню. Она была ужасно унылая: серая мостовая, голые коричневые деревья, кремовая штукатурка и дома из бежевого кирпича — а вдали маленькое красное пятнышко. Я всмотрелась. Это была Дарлинг! Она медленно плелась вдоль авеню, лицо было бледное, усталое, челка сбилась, открывая ее безобразный шрам.
Я застучала в окно. Но услышать меня она не могла, даже не взглянула на мой дом. Ломая ногти, я изо всех сил старалась отвернуть шпингалет. Наконец мне это удалось в тот самый момент, когда она проходила мимо нашего дома.
— Дарлинг! — позвала я почти шепотом.
