-Лютая боль, Миневра. Невыносимая. Заклятие круциатус покажется по сравнению с ней покалываниями перьев старой подушки.
-Боже мой, Альбус, - в глазах МакГонагал появились слезы.
-Я был в полном сознании, и эта боль рвала на куски мое естество. И я не выдержал бы этой страшной пытки, если бы не знал о крестаже, оставленном мной на Земле. Здесь, в Хогвартсе. Вот он, мой крестраж.
Дамблдор протянул руку к клетке с только что сгоревшим фениксом. Взял щепотку пепла. Когда птица восстала и уселась на жердочке, в руке бывшего профессора было перо.
-С помощью феникса и серой магии мне удалось вернуть свое тело и даже сделать его таким, чтобы от меня не отворачивались девушки, унюхав вонь из моей пасти.
Миневра захлопала глазами. Дамблдор расхохотался.
-Альбус, как ты можешь шутить в такой момент?
-Шутка всегда уместна, Миневра. И я же просил тебя…
-Да-да, Крожиус, извини. Но что мы будем делать теперь? Пожиратели Смерти разбрелись по лесам. Они надеются на реванш и воскрешение Темного лорда.
Дамблдор уставился на нее, так, словно у директора вдруг выросли козьи рожки.
-Миневра, дорогая, - он кашлянул. – Они, похоже, совсем выжили из ума. «Надеются на воскрешение Темного лорда»! Да он уже воскрес!
Глава третья
Гарри прошелся по тропинке, вымощенной элитным камнем, мимо аккуратно постриженных розовых кустов и акаций. Около гаража припаркованы розовый «феррари» и черный «майбах». Тачки Гермионы и Рона… Гарри сглотнул слюну.
Остановился у двери. Под звонком – золотистая табличка. «Мистер и Миссис Уизли».
Прежде чем надавить на кнопку звонка, Гарри на мгновение замер, но этого мгновения хватило, чтобы перед глазами промелькнул Хогвартс, счастливые или встревоженные лица Рона, Гермионы, Невилла, Хагрида… И вот теперь он пришел к старым друзьям, с которыми не общался … сколько? Год? Два? Пришел, чтобы попросить в долг денег. Денег на мантии и палочки для своих детей…
Кнопка звонка глубоко вошла в ложе. В доме раздался громкий треск.
Джинни перекрестила его перед поездкой. Волшебница, маг, ПЕРЕКРЕСТИЛА его. Гарри оттолкнул жену, но затем ему стало так стыдно, так болезненно жалко эту, преждевременно состарившуюся женщину, что он заплакал.
-Кто там трезвонит? О! Гарри!
Поттер поднял глаза и увидел Гермиону. Она выглядела … по-королевски. Золотистое платье облегало округлившуюся, женственную фигурку, так не похожую на угловатость и мальчиковость ТОЙ Гермионы. Даже дома миссис Уизли предпочитала ходить в туфлях на высоком каблуке. Гарри захотелось провалиться под землю, чтобы она не видела его мешковатые, бомжового вида, штаны и лоснящуюся от грязи куртку. А главное, чтобы Гермиона не видела его одутловатого, испитого лица. Он несмело поднял глаза, взглянул на миссис Уизли. Та (как ему показалось, натянуто), улыбнулась.
-Рональд! Гарри пришел.
Сердце Поттера забилось, как пойманный в силки кролик. Сейчас он увидит Рона.
На загорелом лице мистера Уизли блеснула улыбка.
-Гарри! Сколько лет, сколько зим! Проходи.
Рон и в свои юные годы был здоровяком, но теперь еще подкачался и стал похож на чемпиона мира по бодибилдингу. На лице только что не написано несмываемыми чернилами: я успешный человек. Гарри уловил (а может, ему показалось, он очень хотел, чтобы ему показалось), некоторую брезгливость, мелькнувшую на лице Рона, когда тот увидел грязный наряд Гарри.
-Привет, Гарри, дружище.
Рон подал руку, которую Гарри несмело пожал. Рон тут же отвел руку назад и вытер ее о штанину.
«Как до крысы дотронулся», - мелькнуло в голове Гарри.
-Мальчишки, ну что же вы стоите. Прошу.
Гермиона, виляя задом («Надо же, отрастила мясцо, а вот у Джинни одни кости») прошла в гостиную.
-Присаживайтесь.
Гермиона выдвинула стул с венецианской обивкой, кинула Гарри. Тот присел на краешек, чтобы не запачкать стул.
-Я принесу чай.
-Не нужно, миссис Уизли.
-Гарри! – возмущенно всплеснула руками Гермиона. – Ну, как тебе не стыдно! Столько пережито вместе.
-Да-да, - покраснел Гарри. – Пережито немало … Гермиона.
На секунду из испитого алкоголика выглянул тот самый Гарри Поттер, знаменитый Мальчик, Который Уцелел. Но тут же спрятался в пахнущем водкой и блевотиной тряпье.
-Ну, я за чаем, а вы пока поболтайте.
Гермиона подмигнула. Как только что прежний Гарри выглянул из нового Гарри, озорная Гермиона времен учебы в Хогвартсе выглянула из этой гламурной леди. Выглянула – и спряталась.
Миссис Уизли скрылась в дверях.
Гарри почему-то было трудно взглянуть на Рона, но он пересилил себя. Рональд, похоже, исподтишка разглядывал нежданного гостя: отвернулся, слегка покраснел даже и взял со стола эспандер.
-Знаешь ли, полезно для кистей рук… Да.
Рон смутился отчего-то, положил эспандер обратно.
-Ну, как поживаешь, Гарри?
Часть первая Пушкин - Хуюшкин
Гл. 1 Ключик, отворяющий ларец жизни
Он был приговорен к своему хую, приторочен к нему, как волчья голова к седлу ивановского опричника. Вся его жизнь была подчинена одному единственному, самому сильному и неискоренимому желанию: трахаться. Он хотел трахаться сегодня, хотел трахаться завтра, хотел трахаться вчера. Он с сожалением отпускал минуту, кусочек пирога под названием “время”, если в эту минуту он не трахался. Его огромный хуй постоянно топорщил непомерно узкие панталоны, вроде бабских современных лосин; в свете его прозвали “елданосцем”. Бабы, видавшие его в неглиже, поражались волосатости елданосца, он казался им обезьяной и трахался так же дико и ненасытно, как животное.
Его звали Александр Сергеевич Пушкин. Он был великий поэт, но еще более - великий ебарь.
Да, он умел трахаться. Анна Петровна Керн, барышня из высшего света. Он давно истекал слюной при виде ее! Его член вздрагивал в панталонах, под уздечкой собиралась молофья. Он хотел эту суку! И он ее добился. На квартире Керна, ее тупоголового мужа. Они трахались несколько часов подряд. Член Пушкина содрогался раз за разом, извергая потоки молокни то на лицо Анны Петровны, то в рот, то на ее белые мягкие сиськи, то в ее широкую жопу.
-Сука ебаная, - рычал он в исступленье, оттягивая за волосы ее голову и слюнявя пальцами ее нижние губы.
-Обезьяна, - стонала она.
Он читал стихи, что-то про “чудное мгновенье”, а между тем совал ей в рот свой толстенный хуй. Усталая, Анна Петровна едва могла держать во рту эту тяжеленную штуковину, но ненасытный поэт принуждал ее. Он затрахал бы ее до смерти, если бы не воротился муж.
Не попрощавшись, обезьяна выпрыгнула в окно и огромными прыжками поскакала по заснеженной улице, на ходу напяливая панталоны.
Его хуй знавал и мужскую жопу, и жопу козы, и просто дупло старого дерева. Он не гнушался ничем, от готов был трахнуть весь мир! Иногда он представлял себя великаном, который сношает землю. О, он бы залил молофей все ее пещеры и кратеры, он оплодотворил бы ее для новой жизни! Новая жизнь! Она не давала ему покоя! Сотворить жизнь из ничего, тем самым приблизиться к богу, - вот была его мечта. Потому
