Молниеносным движением он схватил нежную ручку, когда та как раз намеревалась обшарить последний из его карманов. Железным кольцом сомкнулись многоопытные пальцы карманника на узком запястье очаровательной конкурентки. Мгновенный взгляд в ее сторону — и он убедился: это был настоящий шок! Улыбка исчезла с девичьего лица, щеки стали пунцовыми. Невероятно быстрым, змееобразным движением пленница попыталась вырваться. Но хватка была крепка, как тиски. Заранее изобразив на лице любезную улыбку, он спокойно повернулся к девушке.
Та кричала, но только лишь глазами: «Пустите меня, пожалуйста, пожалуйста! Я никогда–никогда больше не стану этого делать!» Г–н Фанглингер отвечал ей — тоже лишь глазами : «Ты такая красивая и ловкая. Ты должна пойти со мной». Потом он сказал так непринужденно, будто ничего не произошло:«Пойдем, нам пора выходить. Вот уже наша остановка».
По дороге он взял свою пленницу за руку и повел рядом с собой так галантно, что каждый встречный наверняка считал их просто неразлучной парой. Невозможно было догадаться о том, что рука девушки жестко, как в наручниках, зажата в его руке: столь благообразны были их лица. Ведь оба имели веские причины скрывать от прохожих свои истинные отношения.
Оказавшись в своей квартире, он наконец отпустил ее. Она терла пальцы, запястье. Г–н Фанглингер не произносил ни слова, давая ей время прийти в себя. В его взгляде не было ни малейшей злости. И только немного погодя он выразительно постучал указательным пальцем по столу.
Девушка была умной и не нуждалась в долгих объяснениях. Один за другим выложила она на темно–зеленую бархатную скатерть предметы, извлеченные из карманов г–на Фанглингера. «Скатерть уже довольно потертая и изношенная», — сказала она, решив применить отвлекающий маневр. «Вам нужно купить себе новую». Г–н Фанглингер кивнул, вздохнул и сказал как бы между прочим:«Еще тяжелые золотые часы, пожалуйста». Когда часы тоже заблестели на потертой скатерти среди других возвращенных вещей, он продолжил:«А теперь еще толстую золотую цепь от них». Тогда незнакомка разразилась рыданиями.
Г–н Фанглингер участливо поинтересовался: «Почему же ты плачешь? Имея такой талант, как у тебя, не о чем плакать». «Талант талантом, а что я сегодня буду есть?» Тут г–н Фанглингер проявил сострадание:«Хочешь яичницу?» Тихо и робко прозвучал ответ:«Да, пожалуйста». «Ты можешь съесть яичницу», пояснил он, «но только если сама ее приготовишь». «И одну для Вас?» Г–н Фанглингер утвердительно кивнул. Затем он уселся на свой мягкий стул, который тоже оказался сильно потертым — странно, раньше это не бросалось в глаза — и, предвкушая яичницу, углубился в изучение новостей (газета сама прихватилась из чужого портфеля вместе с кошельком).
Точно не установлено, какие разговоры велись за обедом. Возможно, беседа касалась профессиональных вопросов — скажем, они делились личным опытом. Известно только, что девушка оставалась там весь вечер, и что г–н Фанглингер сказал после ужина:«Знаешь что? Я прошу твоей руки…» при этом он сильно поперхнулся, «хм–хм… Но не в моих карманах, а я прошу тебя, как это красиво говорится, выйти за меня замуж.» «Ну, хорошо», ответила девушка. Из чего господин Фанглингер заключил, что она получила не очень–то хорошее воспитание.
Вот так познакомились родители Гауни. С тех пор они работали напару, постоянно совершенствуя свое мастерство и разрабатывая все более изощренные технические приемы. Наконец они достигли таких высот, что, как упоминалось выше, получили в профессиональных кругах высший титул королей карманников. Неудивительно, что однажды на свет появился маленький Гауни. Конечно, это обстоятельство поначалу мешало слаженной деятельности родителей, но недолго. Скоро ребенок стал достаточно большим, чтобы понемногу приобщиться к профессии.
Когда они нашли себе квартиру в новом трехэтажном доме на берегу реки, прежний маленький домик стал им совсем уже тесен.
Они были счастливы получить столь комфортабельное жилище, и незамедлительно переехали сюда, в помещения второго этажа.
ГЛАВА 4. О ДЕВОЧКЕ, ПЕРЕЕХАВШЕЙ ИЗ ОРАНЖЕРЕИ
Родители Сибиллы, девочки, которая играет в нашей истории важную роль, поселились на третьем, верхнем этаже жилого дома на берегу реки.
Сибилла была совершенно обычным ребенком, хотя временами она и производила противоположное впечатление. Возможно, фантазия у нее была богаче, чем у других детей. Но могло быть и так, что она просто смотрела на мир, на людей и на вещи широко открытыми глазами. Во всяком случае, более широко открытыми, чем большинство людей. В остальном она вела себя точно так же, как все другие дети. Правда, следовало бы еще отметить, что Сибилла умела думать. А если это учесть, то получится, что она действительно от многих отличалась.
Возможно, эта редкая способность была связана с тем обстоятельством, что родители Сибиллы имели особые профессии, соединяющие, если можно так выразиться, небо и землю. Мама была садовницей. Смешивая песок, кирпичную пыль и цемент, мамины руки готовили такую замечательную почву, в которой нежные растения прекрасно себя чувствовали и расцветали. Она следила за их ростом, оберегала их от сорняков и вредителей, собирала урожай: корешки, плоды или цветы — в зависимости от вида. Она любила стоять босыми ногами на утрамбованной тропинке оранжереи и обрабатывать землю заботливыми руками. От этого двойного касания к ней шла сила. Когда она говорила, голос ее звучал мягко. Когда шла по улице, она напоминала глиняный сосуд, полный пышной, буйной зелени, выбивающейся за края.
Отец Сибиллы был человеком молчаливым. Ночи напролет сидел он возле своего блестящего медного телескопа и наблюдал за звездами. Его мысли кружили среди небесных светил, как будто у них там тоже была своя орбита. Его глаза несли в себе свет и небывалые краски звездных туманов. Он был уже очень стар.
В те времена впервые заговорили о том, что, возможно, когда–нибудь удастся найти жизнь в космосе. Именно этими поисками он и был занят. И при этом он не переставал удивляться чуду зарождения жизни в оранжерее своей жены — что также являлось причиной, по которой родители Сибиллы долгие годы жили в этой оранжерее, не особенно стремясь переехать в обыкновенное жилище.
И сколь безгранична была его радость, когда однажды ночью его жена родила на свет Сибиллу. Они тогда долго разговаривали друг с другом, и он поведал ей о своем умозаключении: а именно, о том, что непрерывный рост растений, появление на свет их ребенка и надежды на жизнь в космосе — отнюдь не три разные вещи, но суть одно и то же.
В оранжерее, под восходом и заходом солнца и звезд протекали первые годы Сибиллы. Тонкое стекло, отделявшее жилище от внешнего мира, едва оберегало ее от холода, снега или бури, зато предоставляло свободный обзор на все четыре стороны света. Распускающиеся листья, новая зелень, барабанящий град принадлежали миру Сибиллы. А еще порхающий воробей или хмурое, неделями непроглядное небо. Дождь был для Сибиллы настоящим событием: ведь он наполнял звоном тишину оранжереи.
В новом доме на берегу реки Сибилла нашла много удобств, которых не знала раньше. Она ежедневно пользовалась теплым душем, ходьба из одного помещения в другое была для нее игрой. Толстые каменные стены нового дома не пропускали сквозняков, с которыми ветер постоянно проникал сквозь щели оранжереи, но и солнце не могло здесь беспрепятственно светить повсюду. Оно могло проникать в помещение лишь несколько часов в день и притом лишь через окна.
А бегая по мягким шерстяным коврам, которыми был покрыт весь пол, она вспоминала влажную почву оранжереи, где при каждом шаге ступни ощущали песчинки и камешки.
И поскольку новые стены были до такой степени непрозрачны, что во всех углах лежали серые тени, родители Сибиллы покрасили их в чистый белый цвет, купили абсолютно белую мебель, белые ковры, белые занавески, и мама каждый день ставила во все углы, на все столы разноцветные букеты из оранжереи.
Отец мог теперь продолжить свои исследования на балконе, наблюдая ход светил.
