ель, а порыв ветра довершил его дело. Дерево с гулким шумом и треском обрушилось на густую осину внизу, обломало сучья, грохнулось между человеком и зверем.
Юрий отпрянул, ветки хлестнули его по лицу. Тугим воздухом, словно взрывной волной, свалило медведя. Косолапый испуганно кинулся без оглядки через ручей и исчез на том берегу.
Юрию стало на миг жарко. Он медленно оторвал от плеча автомат и в страхе оглянулся, словно кто- то мог увидеть его испуг и растерянность. Далеко ли убежал зверь? Не затаился ли он в засаде?
Меж крутыми склонами в глубокой пропасти потемки сгущались. Юрий тронул пакет на груди и решительно шагнул вперед, держа автомат на изготовку.
Один поворот... другой... тропка падает вниз. Вот чаща осинника, дальше непроглядный кустарник. Так и есть: медведь затаился! Юрий рывком вскинул автомат, остановился, собравшись с духом, затем на носках ступил на камни, подкрался к кусту.
— Тьфу! — Прохоров смущенно опустил автомат. Тропку загораживал обгорелый сосновый пень.
И все же молодой солдат озирался. Он ускорил шаги, побежал. Трудно дышать. Пальцы на автомате застыли.
В ущелье глухо шумел вековой лес, вода мощно перекатывала камни. Ветер обламывал сухие ветки, и они с коротким треском падали в траву. Пропасть гудела.
Вот и приметное место: поперек ручья лежало горбатое, с острыми сучьями дерево. Оно обросло травой, побелело от времени. Смолистый комль и обломанная вершина утопали в оранжевом папоротнике. Юрий устало вздохнул, взял автомат на плечо. Придерживаясь за сучья, перебрался на ту сторону. До последнего перед городом контрольного поста осталось каких-нибудь три-четыре километра. Самый крутой и скалистый участок.
Солдат привычно глянул на часы: стрелки показывали четверть третьего. Юрий всполошился, приложил часы к уху: стоят! Не завел в ночной суматохе.
Сморщенными от влаги пальцами торопливо крутил рифленую головку. Но сколько времени? Давно ли они остановились? Может быть, он уже опоздал?
Вскинул голову, надеясь на солнце. А там — тучи непросветные покрывали небо, серой ватой путались в вершинах деревьев. Солдат опять побежал. На посту у ребят он сверит часы. Неотвязно сверлило мозг: опоздал! Всплыло в памяти, как в строгом строю принимали присягу, как торжественно колотилось тогда сердце: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик...» Как празднично было на душе: часовой Родины!
Прохоров спешил, спотыкался на камнях, чертыхался, попадая в глубокие ямки, залитые водой. С таким напряжением когда-то бежал он стометровку на заводских состязаниях, отстаивая честь своей бригады коммунистического труда. Тогда он победил. Теперь его первое по-настоящему боевое задание. Он задохнется в беге, а приказ выполнит!
Провод, как и прежде, высвечивал меж деревьями. Он словно указывал Юрию путь, звал вперед, вперед, вперед...
Дождь не прекращался, тучи сгустками чернобокими задевали землю, и в ущелье становилось совсем сумеречно.
«Не опоздать! Не опоздать! Не опоздать!» — стучало сердце, вырываясь из груди. Во рту сохло, пот заливал глаза. Солдат облизывал губы, ощущая на языке соль.
3
Впереди послышался треск сучьев, чавканье грязи, хлюпанье воды. Кто-то там шел, не остерегаясь, шел грузно. А может быть, тот же медведь?
Юрий остановился: тяжелые шаги удалялись. Не опуская автомата, Прохоров вытер пот и кинулся следом. Его глаза были заняты проводом, ему не до страха. Он не мог, не имел права медлить. Если впереди медведь — убить, но задание выполнить.
Выскочив за крутой поворот, Юрий заметил, как шевелились кусты, дрожали ветки, только что потревоженные. Снял предохранитель. И вдруг за кустами солдат увидел сперва женскую голову, затем спину с горбовиком. Женщина, немолодая, наверное, давно за пятьдесят. Она была в старых глубоких галошах, привязанных к ногам веревками. Жидкие пепельного цвета волосы выбивались космами из-под серого грязного платка. Поношенная телогрейка ее промокла, почернела; короткие порванные рукава открывали большие кисти рук, увитые синими вздувшимися венами. За плечами — фанерный ящик, лямки его вдавились в плечи.
Сначала Юрию стало жаль старую: ему тотчас припомнилась мать, занятая всю жизнь тяжелым трудом. «И зачем забралась в такую глушь таежную? — лихорадочно думал он, отдуваясь и догоняя женщину. — Купила бы себе пару стаканов брусники, отвела душу. А то нагрузилась: ноша до земли гнет! Жадность людская. Пропадет ведь, старая...»
Настигнув путницу, Юрий признал в ней ту старуху, что утром на горе поспешно вместе с мужчинами покинула шалаш. Теперь, вспоминая утреннюю встречу с ягодниками, сопоставляя ее с потерей связи и тревогой на посту, Прохоров с подозрительностью смотрел на женщину. «Ягода ли у нее в горбовике? — насторожился он. — Чего бы старой не пересидеть дождь в том же шалаше?»
Прохоров догнал женщину.
— Здравствуйте, мать!
— Здорово, сынок! — сиплым голосом отозвалась путница, ни чуть не удивляясь появлению солдата. Видя, что Прохоров намерен обогнать ее, попросила:
— Погодь, солдатик, вдвоем-то веселее. Муторь какая настигла! Годиков десять такой не выпадало.
Юрий резко обернулся и оглянул спутницу. На него с мольбой смотрели выцветшие серые глаза. Губы женщины посинели, глаза ввалились. На скуле желто-сиреневыми разводами пылала большая ссадина, на хрящеватом носу чернела царапина. Разум подсказывал Юрию, что старая непричастна к тревоге, но воображение рисовало, как эта женщина режет провод, забрасывает в кусты под листья кусачки и где-то потом в темном подполье докладывает главарю шайки о диверсии...
Дождь уныло лопотал по лиственному ковру, сек хмурые оголенные деревья. Ветер бушевал в вышине, и до путников доносилось его студеное веяние. У Юрия стыла спина, и он снова прибавил шагу.
Дорога круто падала по узкой каменной россыпи в котловину. Ручей клокотал, мчался изломанным широким потоком, выплескиваясь далеко за русло. На волнах плясали, уносились в стремнину сучья, клочья травы, исчезали в водоворотах. В заводях вода крутилась, на примятой траве застревали комки желтой пены.
Путникам то и дело приходилось перебредать шумные потоки. Юрию налегке и то утомительно было спускаться по неровной, заваленной лесинами тропе. Он сочувственно поглядывал на женщину. Гор-бовик выматывал последние ее силы. «Пропадет одна с такой ношей, если не помочь , — с жалостью думал Юрий, высматривая в густых ветках провод. — Замерзнет как пить дать. Мало ли таких случаев знает Забайкалье? А может, ее ждут впереди те трое, потому и идет? Может, они все заодно?» И снова ему рисовались мрачные предположения. И он не знал, как поступить. Одно было совершенно ясно: скорее дойти до контрольного поста, узнать точное время. Старуху можно оставить там: проверят!
Женщина старалась не отстать от солдата. Должно быть, она сама сознавала опасность, боялась потерять спутника. Чаще, чем прежде, она поправляла лямки. Отряхивала с бровей и носа капли пота, смешанные с дождевой водой. Она, наверное, стеснялась попросить Юрия умерить шаги. И он слышал ее трудное хриплое дыхание.
«Попрошу горбовик, мол, помочь. Если там не ягода — замечу. А если она хорошая женщина, то в самом деле понесу горбовик», — решил Юрий и замедлил шаги.
Попутчица рассказывала ему надтреснутым голосом, то умолкая, то вновь начиная, и Юрию неудобно было перебить ее.
— Собралась по бруснику, да припоздала смениться. Всё нарядчики наши: «Сходи, Ульяна, вызови
