спокойно отдыхать после трудовой недели.
Но стоило Грущо включить радио – о, тут был совсем другой коленкор! «Эхо Москвы», «Сити ФМ», «Серебряный дождь», «Бизнес ФМ» и десяток других радиостанций буквально наперебой гадали, повторится сегодня ночью вчерашний сон или не повторится. Радиожурналисты названивали менеджерам «Яндекса», «Гугла» и других провайдеров и, словно на скачках, чуть ли не с ликованием сообщали, что число посетителей Интернета бьет в этот вечер все мыслимые рекорды – от Бреста до Владивостока, то есть по всей необъятной стране народ сел за компьютеры в надежде «схавать» с экранов вредоносного снотворящего «червя». Упала посещаемость театров и кинотеатров, опустели кафе и рестораны, смолкли, не открывшись, ночные дискотеки – от экранов компьютерных мониторов публика спешила в постель.
Действительно, интересно – будет сегодня продолжение сна или не будет, подумал Грущо и тоже включил Катин компьютер – дома у него своего компьютера не было, обходился служебным. Но ничего примечательного или необычного на мониторе, увы, не возникло, только стандартные новости про угрозу дефолта в Америке, экономический кризис в Греции, цунами в Японии и отравлении русских туристов в Турции. Впрочем, и вчера, когда Грущо еще на работе заглядывал в Интернет, чтобы узнать курс доллара для покупки валюты Кате в дорогу, так вот, и вчера ничего подозрительного не было на экране монитора. Ведь на то, подумал Грущо, американцы и создали этот новый уникальный «червь», чтобы он совершенно незаметно или, как сказал Заточный, untraceable проникал через Интернет прямо в левое полушарие нашего мозга.
Выключив все – и компьютер, и телевизор, и радио, – Грущо лег спать, представляя себе, сколько служивого народа сидит сейчас во всех службах компьютерной безопасности МВД, ФСБ, Минобороны, «Газпрома», банков и лаборатории Касперского. И будут сидеть всю ночь в попытках засечь, выявить и обезвредить этот проклятый американский «червь»! Интересно, а эта полковник – как ее? Рогова? – эта «Кондолиза Райс» и «Мюллер в юбке» тоже сидит сейчас в службе безопасности МЧС? И будет, наверно, всю ночь там сидеть, подумал, засыпая, Грущо…
6
Очная ставка
– Ты, мил человек, за что меня убивал? – с улыбкой спросил Ростислав Сеевич у Бориса Андреева.
В следственном кабинете было жарко и душно, с улицы через крохотную форточку в зарешеченном окне доносился шум машин и проходящего троллейбуса, а с простенка меж двух окон на Шубина и Андреева смотрел двойной портрет руководящего тандема.
– Ну, дорогой, что ж ты молчишь? – сказал Шубин.
– А закурить дашь? – вместо ответа вдруг спросил арестованный.
– Вообще-то я не курю. Но сейчас у начальника посмотрим… – И Шубин стал один за другим открывать ящики письменного стола. В одном из них он нашел початую пачку «Парламента» и зажигалку, выбил из пачки сигарету, протянул Андрееву.
– Во какие! Не наши… – пробасил Андреев, а Шубин чиркнул зажигалкой и дал ему прикурить.
Андреев затянулся на всю мощь своей широкой груди, но, выпустив дым, поморщился:
– Нет, кисловаты. Как называются?
– «Парламент». Ну? Так за что ты меня?
– Да никто тебя не убивал! – Андреев сделал пренебрежительный жест.
– Как не убивал? – удивился Шубин. – Ты в меня два раза стрелял!
– Ну вот, – подтвердил Андреев. – А хотел бы убить, дак с первого раза стрельнул бы в сердце и хорош, не было б разговора! – Он опять затянулся так глубоко, что споловинил сигарету, и снова поморщился: – Да, жидкие какие-то, не махорка. Я, чтоб ты знал, в правую грудь тебе стрелял. А хотел бы убить, дак пальнул бы в левую, и всё! Понял?
– Гм… Ну хорошо, спасибо, что не убил, – усмехнулся Шубин. – А стрелял-то все-таки за что?
– Да ни за что, а для чего. – Андреев повертел в своих огромных руках остаток тонкой сигареты и спросил с тоской: – А махорки не найдется? Мне бы фронтовой махорочки…
– Извини. – Шубин развел руками. – Ни папиросы, ни махорку сейчас уже никто не курит.
– Вот от этого вся и беда, – сообщил Андреев. – Русскому человеку крепкое курево нужно. А вы… Как на эту вермишель перешли, так все и развалилось. Я в тебя пошто стрелял-то?
– Пошто? – нарочито повторил за ним Шубин.
Андреев проводил взглядом очередной троллейбус за зарешеченным окном, третьей затяжкой закончил всю сигарету и только после этого сказал:
– А потому что ты режиссер от Бога! А кино в России угроблено! Играть ни хрена не в чем! И смотреть нечего! А ты ить и с Ельциным был на ты, и с Горбачевым, и сам в президенты метил. Как ты мог допустить, чтобы все кинотеатры в частные руки ушли? А? Я тя по-русски, по-хорошему спрашиваю! Они ж, эти коммерсанты хреновы, отучили народ русские фильмы смотреть! Одни голливудские стриллеры двадцать лет крутят, целое поколение выросло на этой мутотени. Ты сделай им сёдня «Балладу о солдате» или «Иваново детство» – они ж и смотреть не будут! Ну? Что ты молчишь? Дай еще сигарету, не могу этим дерьмом накуриться.
Шубин, ошарашенный этим монологом, молча протянул Андрееву всю пачку «Парламента» и даже зажигалку. Потом все-таки спросил, показав пальцем в небо:
– А вы, значит, там… фильмы смотрите?
– А то ж! – сказал, прикуривая, Андреев. – А чё там еще делать? – Он затянулся, и от этой его затяжки снова сгорело полсигареты. – Только вы ж ни хрена душевного уже не снимаете! Такого, чтоб по-нашему, до слез! А всё под Голливуд косите – всякие там стрелялки да шумилки, смотреть с души воротит. Пырьев, чтоб ты знал, уже вообще в кино не ходит. Ни Пырьев, ни Калатозов, ни Ромм – никто!
– А что делают? – жадно поинтересовался Ростислав Сеевич.
– А ничего! Круглые сутки в преферанс режутся! Ну и на бильярде. Вот ты мне скажи: сколько ты еще тут, на земле, жить собираешься?
Шубин пожал плечами:
– Ну, я не знаю…
– А я знаю! – вдруг жестко сказал Андреев. – И я те говорю: ты умрешь, а кто после тебя будет русское кино делать? Что мы там будем смотреть? Вот Ромм умер – после себя Шукшина оставил, Тарковского, Чухрая. Герасимов умер – у него вообще двести учеников: Бондарчук, Лиознова, Кира Муратова, Владимир Наумов! Есть же что смотреть! А ты что будешь смотреть? Себя самого? С утра до ночи? Так ты учти, милок, там у нас, – он показал пальцем в небо, – в зачет идет не только то, что ты со своим божьим даром сделал. А еще – кого и что ты после себя оставил. Усек? – И Андреев встал во весь свой огромный рост, загасил окурок в пепельнице и сунул в карман пачку «Парламента» с остатком сигарет. – Все, я пошел. Я таких длинных монологов сроду не говорил…
– Куда ты пойдешь? – усмехнулся Шубин. – Ты зек, ты арестован.
– Кто? Я? – басом удивился Андреев. – Ты хоть в одном фильме видел, чтоб Андреева арестовали? Короче, Ростислав Сеич, я те так скажу. Ежли ты не хошь перед нами там опозориться, сёдня ж договорись со своими дружбанами. – Андреев кивнул на двойной портрет на стене. – Пусть они с каждого билета на голливудский фильм половину отнимают на русское кино. Понимаешь? Как де Голль во Франции для французов сделал. И чтоб во всех кинотеатрах половина вечерних киносеансов тоже была только для русских фильмов, а билеты вполовину дешевше. Тогда наше кино сразу оживет, и нам там будет чего смотреть. А мы тебя за это как родного примем в свою компанию. Ты понял?
И с этими словами Борис Андреев вдруг оторвался от пола, стал как-то истончаться и таять в воздухе, а затем вытянулся в невесомый шнурок и тонкой струйкой вылетел в открытую форточку.
– Подожди! – запоздало крикнул ему вслед Шубин. – А если я не смогу это пробить?
– Сможешь! Ты сможешь! – ответил ему с улицы тающий в летнем мареве голос Андреева. – Кроме тебя, некому, а мы в тебя верим…
И шнурок, ловко обойдя штанги очередного проходящего троллейбуса, исчез в бездонном июньском небе.
7
Ночной визит
