— Увы, я вправду очень старался.
Так оно и было. Старался, да еще как.
— И одновременно ты чертовски правдив, — сказал он. — До того правдив, что прямо-таки жалость берет.
— Да, — сказал я.
— Все, что ты говоришь, наверняка правда. Но как государственное ведомство мы едва ли можем принять это на веру. Нам необходимо проконтролировать достоверность.
— Рассказчик из меня никудышный. Но если б я все записал, чтобы ты мог проконтролировать слово за словом, тогда бы ты мне поверил?
Он еще энергичнее потер подбородок и после долгого молчания сказал:
— Отличная мысль. Четкая и ясная. Испытаю ее на коллегах. Думаю, пройдет на ура. Так что давай, запиши-ка все это.
— Вообще-то я пишу редко, — сказал я. — Вчера вот, как я уже говорил, перевел песню Малера. А так, считай, никогда и не пишу.
Угощать его я не стал. Да и предложить было нечего.
— Если у меня когда-нибудь заведутся деньги, — сказал он перед уходом, — я куплю у тебя одну из картин.
Ночью позвонила Паула. Она всегда звонила после концертов. Разговор был самый обычный. И она сообщила, что дядя Эрланд нанял ей телохранителя. Днем он будет повсюду ее сопровождать, а ночью будет спать у нее под шляпной полкой. Звонил какой-то псих, хотел купить ее. Несколько миллионов предлагал. А с такими психами надо держать ухо востро. Потому и телохранитель. На всякий случай.
— Я тоже ужасно о тебе тревожусь, — сказал я. — Так что надо сказать ему спасибо.
Я рассказал ей, что приходил сотрудник из налогового ведомства и что я в два счета его спровадил.
~~~
Если, сажая яблоню, закопать под нею негашеную известь и непрерывно жечь рядом большие костры, то всего за несколько недель она вырастет, зацветет и даст плоды. Не знаю, правда ли это.
Вот и меня на месяц-другой словно бы внезапно поместили в этакое искусственное, если не сказать противоестественное тепло. Я потел, щеки горели, кончики пальцев зудели и жгли, будто я держал их над огнем. И мне в самом деле чудилось, что я расту, становлюсь больше, и значительнее, и благополучнее.
Правда, репортеры и антиквары уже не приходили, и любопытных, что прикидывались клиентами, изрядно поубавилось, однако «Мадонна» по-прежнему стояла у меня, сияющая, пламенная. А происходившее с Паулой опять же только повышало температуру моего бытия.
Мать Паулы снова начала скупать все еженедельники, какие попадались ей на глаза, а прочитав, отдавала мне, каждый день приносила новые и забирала старые. Я сидел в магазине и читал, одним глазом глядя, так сказать, в журнал, а другим — на «Мадонну»; я ни о чем таком не помышлял и не понял, как это случилось, но между «Мадонной» и Паулой возникла некая таинственная связь. Паула присутствовала в любом журнале, часто на обложке и всегда внутри. Писали о ее костюмах, о гастрономических привычках, о доходах, о косметике, которой она пользовалась, о ее детстве, о педагоге-вокалисте, с которым она ежедневно занималась, и о больших секретах в ее жизни. Один из журналов объявил конкурс под названием «Отыщи отца Паулы». Этого необычайно, если не сказать болезненно музыкального иммигранта, что совершенно необъяснимо исчез, когда ей было всего пять лет, так они писали. Кто его найдет, получит двадцать тысяч крон. Почти все в этих журналах было мне в новинку, иной раз я прочитывал несколько страниц кряду с неподдельным любопытством, как будто Паула была мне чужая.
Про это я мог бы и не рассказывать, большинство хорошо помнит, что о ней писали.
Главное место отводилось, понятно, любовным историям. Зачастую выходило, будто она крутит романы сразу с двумя-тремя мужчинами — с артистами, кинорежиссерами, миллионерами, даже с одним бельгийским графом и с несколькими теледикторами, с одним теннисистом, с одним адвокатом и прочими, всех я уже не помню. Мы с Паулой о подобных вещах не говорили, они нас не интересовали.
Порой мне недоставало посетителей, что на первых порах заходили к нам с «Мадонной». В магазине и в мастерской стало до странности пусто. Я-то думал, что такой шедевр, как она, навечно сохранит свою притягательность, что сила ее исчезнуть не может. Случалось, после обеда я выпивал водки или принимал пару таблеток магнецила, чтобы унять жар и беспокойство и прогнать мысли о всяких там незнакомцах, которых ждал, да так и не дождался.
— Такое ощущение, будто, того гляди, произойдет невесть что, — сказал я Пауле.
— Все зависит от случая, я всегда знала.
— А я никогда раньше об этом не задумывался.
Но после нашего разговора несколько дней только и думал, что о случае.
Случай — сила недобрая, зловещая, умный человек не станет на него полагаться. Однако он щедр, и не сыскать другой силы или инстанции, которая так ясно и решительно говорит: все, что нам дается, мы получаем от щедрот и по милости, совершенно незаслуженно, а потому можем надеяться, что впредь получим еще больше; случай требует от нас только одного — смирения. Если пытаешься противиться случаю, не хочешь, чтобы он настиг тебя, или не желаешь от него чего-то особенного, тогда остается лишь попробовать спрятаться в каком-нибудь месте, где он тебя не отыщет.
Правда, едва ли от этого будет толк. Можно подумать, что мы, куда бы ни отправились, носим случай с собой, что он у нас внутри. Есть у нас внутри нечто такое, в чем больше разума, нежели в голове. Вероятно, это и есть случай.
Пришло несколько писем, совершенно для меня неожиданных. Они словно бы подтверждали мои слова, что произойти может невесть что.
Одно было от Марии, от той женщины, которая прожила у меня несколько месяцев. Собственно говоря, писала она, мы по-прежнему живем вместе. Она вовсе меня не бросала. Просто немножко поездила по округе, и все. Сейчас гостит у знакомого в Евле. И скоро вернется домой. Так что я не должен забывать, что половина этой изумительной картины принадлежит ей. Хотя, хорошо зная меня, она в глубине души не сомневается, что я ни секунды не помышлял о том, как бы ее обмануть. Напоследок ей хотелось бы только упомянуть один параграф закона о совместном хозяйстве сожителей и выразить надежду, что я буду беречь себя и картину до ее возвращения, а вернется она, видимо, через месяц-другой, но это не имеет значения, время не играет никакой роли, когда люди по-настоящему любят друг друга.
Второе письмо прислал Дитер Гольдман из Карлстада. Он поведал мне историю «Мадонны». Я и не предполагал, что мне доведется хоть немного узнать о ее происхождении. Конечно, я понимал, что, прежде чем стала моей, она жила своей жизнью, и порой забавы ради пытался придумать, что с нею было до меня, но избегал нахально-субъективных деталей. Ее окружала аура благородства и скромной сдержанности. А Дитер Гольдман действительно знал всю ее историю. Его письмо — подарок, преподнесенный случаем. Если будет охота, я позднее расскажу, что было в этом письме. В заключительных строках Дитер Гольдман писал, что «Мадонна» бесспорно принадлежит ему, его право собственности никоим образом нельзя поставить под вопрос, весной он заедет и заберет ее. Работает он в страховой отрасли, так что время найдет.
В тот вечер я опять перенес матрас в магазин. А ночью мне приснилось, что Мадонна вышла из рамы, забралась ко мне под одеяло и сказала, что она моя навеки.
В один из последних дней перед Рождеством позвонила Паула и сообщила, что переехала. Дядя Эрланд подарил ей к Рождеству трехкомнатную квартиру на площади Карлаплан, купленную компанией «Паула мьюзик». Она ни о чем не подозревала, телохранитель, который после концерта отвозил ее домой, просто доставил ее на новое место, а вся ее мебель, одежда, безделушки уже были там.
— Теперь ты можешь приехать когда угодно и жить у меня, — сказала Паула. — У телохранителя тоже есть своя комната.
