холодильника, Ольга потратила на индийское постельное белье, которое купила у спекулянтки в подземном переходе. Потом звонила Наташе и рыдала в трубку: «Она мне его показывала. Домой пришла, а в пакете кусок тряпки». Оставшихся денег хватало только на прокат. Грузчики, которым Ольга пожалела накинуть по рублю, бросили холодильник у подъезда и, выругавшись, ушли. Пока Ольга бегала в соседний дом, в ЖЭК, обещая местному слесарю и водопроводчику уже трешку за подъем на четвертый этаж, холодильник исчез.
– Сперли, – сказал водопроводчик.
– Точно, спиздили, – согласился слесарь.
Слесарь смачно харкнул. Ольга посмотрела на плевок, застывший на асфальте, и заплакала от чувства отвращения к этому несправедливому миру.
Потом она бегала вокруг дома и искала холодильник. Спрашивала у бабушек на скамеечке: не видели ли? Бабушки не видели.
Мало того что Ольга осталась без холодильника, так ей еще нужно было выплачивать штраф в прокате. Ольга спорила, объясняла, что она не виновата, а виноваты их грузчики, но ничего не добилась.
Ольга позвонила Наташе и рассказала про холодильник.
– Ладно, не рыдай, штраф я оплачу, – сказала Наташа.
– У тебя одни деньги в голове. Я тебе про другое говорю, про то, какая у меня жизнь! – закричала в трубку Ольга.
Маленькая Вета очень хотела помочь матери. В садик и из садика она всегда шла, внимательно глядя под ноги. Однажды по дороге домой она нашла пять копеек. А по дороге в сад аж целых двадцать. Она всегда собирала мелочь, которая вываливалась из кошелька матери. Иногда мать позволяла ей забрать сдачу мелочью в магазине. Вета складывала копеечки в специальную коробку из-под леденцов. Считать она научилась, складывая копейки.
– Мама, не плачь, у меня шесть рублей есть, – сказала Вета матери. Это была ее тайна. Самая тайная из тайн. – Хочешь – возьми.
Вета сбегала в комнату и принесла коробочку. У Ольги моментально высохли слезы.
– Откуда у тебя деньги? – строго спросила она.
– Скопила. – Вета уже пожалела, что раскрыла матери тайну.
– Откуда так много, я тебя спрашиваю? – Мать потрясла коробочкой.
Деньги высыпались на пол. Краем глаза Вета заметила, что одна монетка закатилась под тумбочку в коридоре. Так, что не достанешь. Вета заплакала. Ей было жаль монетки.
– Если плачешь, значит, виновата, – продолжала размышлять мать. – Откуда у тебя деньги?
Вета понимала, что матери ничего не докажешь. Поэтому она сказала первое, что пришло в голову:
– Тетя Наташа дала.
Мать опять кинулась к телефону. Вета догадалась – звонить тете Наташе.
– Ты почему ей такие деньги даешь? Я ее мать, и я решаю, сколько денег у нее будет и в каком возрасте. А что с ней потом будет? А я тебе расскажу, что будет: она на панель отправится жопой крутить ради полтинника.
Что отвечала тетя Наташа, Вета не слышала. Но еще тогда решила больше матери ничего не говорить. Никогда. Тем более про деньги.
Тетя Наташа приехала на следующий день и забрала Вету из детского сада.
– Веточка, а откуда у тебя деньги? – спросила тетя Наташа.
– Я скопила. Собирала мелочь. Потому что маме всегда не хватает. А она рассыпала мою коробочку, и одна монетка закатилась под тумбочку. И как ее теперь достать? И все остальные деньги она забрала. У меня ровно шесть рублей было.
– А что ты хотела на них купить?
Об этом Вета никогда не задумывалась. Ей было важно просто иметь. Наташа это поняла.
– Ты боишься, что завтра у вас не будет денег?
– Да, – кивнула Вета. – А на шесть рублей можно и хлеба купить, и колбасы, и даже шоколадку.
– Вот держи. – Тетя Наташа протягивала ей деньги. Бумажные. Три рубля одной бумажкой и три по рублю. – Здесь ровно шесть рублей. Потратишь их, когда сочтешь нужным. Только маме не говори.
– Не скажу, обещаю. Тетя Наташа, ты самая лучшая. – Вета обняла тетку за талию.
После диагноза «бездетность» Наташа решила выплеснуть любовь на племянницу. Маленькая Вета не знала, радоваться или пугаться переменам, произошедшим с теткой. На тетю Наташу и раньше иногда «накатывало», как говорила Ольга, – Наташа брала Вету в «Детский мир» или в зоопарк. Это случалось редко, а вспоминалось долго.
Иногда Вета думала, что любит тетю Наташу больше, чем маму. И страдала от этого. Но все говорило в пользу тети Наташи. Тетя Наташа – красивая, а мама нет. Тетя Наташа – веселая, мама – строгая, тетя Наташа умеет жонглировать тремя апельсинами, мама – не умеет. Если мама пила из бутылки сок, который нельзя пить детям, то становилась злой. А тетя Наташа, выпив странного, плохо пахнущего сока, играла с Ветой в прятки и догонялки. Особенно Вете нравилось играть с теткой в жмурки: «Где стоишь?» – «На мосту». – «Что продаешь?» – «Квас. Ищи кошек, да не нас». Тетя Наташа никогда не могла ее поймать, смешно натыкаясь на мебель.
Вета любила мать. То есть она не знала, что такое «любит – не любит». Знала, что когда видит, разговаривает с мамой, то как будто оказывается на качелях. И качается стоя. Страшно – потому что можно упасть, не удержав мокрыми ладонями неудобную широкую железную палку. Здорово – потому что можно присесть, оттянувшись на руках, взлететь так, что в животе начинает ныть, и ухнуть вниз. Вета держалась на качелях не руками, а локтями, сцепив на груди ладони замком. Так надежнее. Мать ей тоже хотелось удержать так же. Такой же хваткой. Ей нужны были тактильные ощущения. Больше всего на свете ей хотелось заснуть и проснуться, прижавшись к теплому боку матери.
Но Ольга считала это непедагогичным и противоестественным. Ребенок должен спать в «своей» кровати, на «своем» постельном белье. Она была за дисциплину и порядок. Сказано: «Спокойной ночи» – значит, спать. Если что-то сделано хорошо – аппликация, рисунок, можно сказать «хорошо», но не больше. Бурные изъявления восторга по поводу рисунка кривого детского кораблика или самостоятельно написанного первого слова «мама» Ольга считала излишними.
Так же как от любви, в животе ныло от страха. Вета боялась мать. Правда, это по ощущениям было похоже на воздушный шар, который надувается где-то внутри и медленно сдувается, превращаясь в дырявую тряпочку. Мать Вету била. Авоськой. Авоська, в которой никогда никто ничего не носил, висела на ручке кухонной двери. С внутренней стороны. Авоська била больно. Сначала Вета боли не чувствовала. Нестерпимо жечь на месте удара начинало через паузу. От этого затяжного ожидания боли становилось еще страшнее. Однажды Вета спрятала авоську под диванную подушку. Мать долго искала, металась по квартире. Так и не нашла. Авоську заменила материнская рука – тяжелая. Боль накатывала сразу, без паузы. Вета всегда знала, что понравится матери, а что нет. Мать была предсказуема. Другое дело тетя Наташа. От нее никогда не знаешь, чего ждать. Даже учила по-другому.
– Вета, иди сюда, – звала из ванной тетя Наташа. Вета была оставлена у тетки на ночевку.
Она шла в ванную.
– Смотри. – Тетя Наташа стояла у ванны, в которой было замочено белье. Два дня назад. – Видишь, лягушки квакают? – продолжала тетя Наташа. Вета кивала, хотя никаких лягушек в ванне не было. – Никогда так не делай. Поняла? Все, иди.
Или в магазине. Вета с тетей Наташей стояли в длинной очереди в кассу. Нужно было сначала занять очередь, а потом бегать за продуктами. Иначе простоишь часа два. За продуктами бегала Вета, тетя Наташа только говорила, что еще нужно.
– Ветка, слетай еще за хлебом, – говорила тетя Наташа.
Так же сказала и Вета:
– Теть Наташ, слетай за «гусеницей».
«Гусеницей» у них назывались булочки, упакованные в полиэтилен по пять штук.
Тетя Наташа расставила руки, как крылья самолета, и с протяжным и громким «у-у-у» полетела через весь зал в хлебный отдел. Вета готова была со стыда провалиться – на тетю Наташу смотрела вся очередь.
