пришлось ударом посоха убить надсмотрщика-египтянина? Почему Аарон, которому Яхве повелел быть помощником брату, воспользовался его отсутствием (Моисей поднялся на гору Синай, чтобы получить Десять Заповедей) и отлил Золотого Тельца? И главное, главное: почему Яхве так необъяснимо жестоко покарал Моисея, запретив ему ступить, во главе своего народа, на ту землю обетованную, где текут молоко и мед?
Элеазар не переставал мучительно размышлять над этими вопросами, но стоило ему поделиться своими мыслями с Эстер, как она в ответ с улыбкой цитировала Евангельские тексты. И в ее устах Иисус становился антиподом Моисея, опровержением его безжалостной логики, лекарством от его пугающей суровости.
Особенно нравилось Эстер сравнивать Табор и Синай, эти две горы, меж которыми свершилась христианская революция. Когда Моисей взошел на вершину Синая, Яхве отказался явить ему свой божественный лик: 'Ибо не может человек узреть Господа и остаться в живых', — изрек Он. И вручил Моисею Скрижали, иными словами, знаки, запечатленные в камне. Иисус же, напротив, привел самых близких своих учеников на гору Табор и открылся пред ними во всем своем божественном величии. 'И просияло лицо Его, как солнце', — говорит евангелист Матфей.[5]
Вот так яркие образы жизни Иисуса противостояли абстрактным символам мозаичной Торы. Да и сам Золотой Телец, живое оскорбление Божьим Заповедям, — что он являл собою, как не детище лугов, вскормленное молоком нежной матери? Когда Элеазар проходил по пастбищам, напоенным дождями, он и впрямь видел там больше коров и телят, чем божественных орлов и бронзовых змей.
Шли годы. Бенджамин рос крепким, разумным пареньком. Зато его младшая сестра Кора нередко выказывала — вполголоса, опустив глаза, — поистине пугающую проницательность и фантазию. Ее отец, поначалу не обращавший на это внимания, со временем начал чутко прислушиваться к насмешливым замечаниям, что как будто помимо воли слетали с ее губ. Так, например, однажды он высокопарно процитировал известную фразу Паскаля: 'Будь нос Клеопатры покороче, изменился бы лик мира'. Девочка шепнула несколько слов, которые отец приказал ей повторить громче. И тогда она выкрикнула, вся красная от конфуза: 'И лик Клеопатры тоже!' В другой раз, упомянув на уроке катехизиса Тайную Вечерю и Евхаристию, он попросил детей задавать вопросы. Руку подняла одна Кора. 'Значит, ученики пили кровь и ели тело Иисуса, а как же сам он, — неужели пил свою собственную кровь и ел собственное тело?' Элеазар не нашелся с ответом на этот дерзкий вопрос.
8
А потом на Элеазара обрушилось несчастье, которое он с тех пор неизменно называл про себя 'великим испытанием'; тайну этого удара судьбы он разделил с одним только незнакомым мальчиком.
Зима вошла в самую мрачную свою пору. Морская буря с воем свирепствовала в прибрежных ландах, рвала в клочья низкие облака. Темнота наступала быстро, и Элеазар торопливо шагал через поля, опираясь на свою трость-змею; он возвращался домой с собрания у одного из нотаблей общины. Ему предстояло одолеть многомильный путь по местности, расчерченной, словно шахматная доска, на делянки низенькими каменными оградами. Он миновал горстку крестьянских домиков, вернее, жалких лачуг, крытых тростником, таким старым, что сквозь замшелые стебли уже проросла трава. У этих домишек не было ни окон, ни дымохода; дым от торфяного огня выходил через постоянно открытую дверь. То тут, то там в дверных проемах возникали существа без возраста и пола; они с любопытством следили за проходящим пастором, а он видел за их спинами привычное убожество — стол, два-три колченогих стула, печурку, на которой варился неизменный картофель, да величественно развалившуюся на полу, чудовищно тучную домашнюю богиню — хрюкавшую свинью с гроздьями присосавшихся к ней поросят.
Нищета католических жилищ, окружавшая его с самого детства, теперь стала Элеазару еще ближе из-за брака с Эстер. Как и все англикане, он явственно ощущал ту немую ненависть, что питала сельская беднота к угнетателям-англичанам. Скромное, но прочное положение, которое обеспечивал пастору получаемый от государства пенсион, отделяло его от простых людей, возмущенных обязанностью выплачивать пресловутую 'десятину'. Католические кюре, почти все выходцы из беднейших семей, жили только на добровольные пожертвования верующих. Они-то уж знали цену материальной независимости от властей, ненавидимых народом, и, невзирая на лишения, упорно отвергали всякую официальную помощь.
Элеазар нередко ощущал в душе горячую симпатию и сочувствие к этим своим братьям — врагам; в такие минуты ему хотелось перейти в католичество. Он не мог без улыбки представить себе, какой грандиозный скандал вызовет в Гальвее подобное решение. Ибо если здесь и случались обращения противоположного порядка, когда католики переходили в лагерь протестантов по соображениям, как он подозревал, вполне материальным, то прецедент с англиканским пастором, примкнувшим к нищей католической братии, ни разу не имел места.
Элеазар уже достиг заброшенного поля, огороженного грубо выложенной каменной стенкой, как вдруг он оказался свидетелем сцены, безжалостно напомнившей ему собственное детство.
Стадо примерно из сотни баранов и овец застыло в тупом ожидании. Подросток в деревянных сабо и плаще из овечьей шкуры неподвижно стоял перед человеком, который яростно хлестал его толстым кнутом. Когда кнут обвивался вокруг головы, мальчик слегка пошатывался. Элеазар бросился к ним.
— Перестаньте, ради Бога! — крикнул он.
Ему показалось, будто мальчик слегка повернул голову и взглянул на него, но кнут опять свистнул в воздухе, и он зажмурился. Элеазар вновь ощутил, как его старый шрам ожил, налился кровью и обжег щеку. И вдруг, словно помимо его воли, палка-змея зашевелилась у него в руке, сама собою взвилась вверх и со всего размаха обрушилась на голову человека с кнутом. Тот медленно обернулся, с минуту изумленно поглядел на Элеазара и рухнул лицом в землю. Элеазар отшвырнул палку и опустился на колени рядом с телом. Черепная коробка треснула; из зияющей раны медленно сочилась мутная слизь. Элеазар поднял голову и взглянул на подошедшего пастушка.
— Зря вы так, — прошептал мальчик. — Это наш управляющий.
Как будто тяжесть преступления зависела от социального ранга жертвы.
— Давайте сбросим его со скалы, — добавил он. — Может быть, тогда подумают, что это несчастный случай.
Это 'может быть' многое говорило об опасности, которая отныне грозила им обоим, и тому, и другому.
Вместе они за ноги втащили труп на прибрежный утес и сбросили его в гулкие волны поднявшегося прилива.
Элеазар уже пустился в путь, когда услышал за спиной торопливые шаги. Он остановился и поглядел назад. Пастушок бегом догнал его и протянул забытую на поляне трость-змею. Это орудие убийства, еще покрытое липкой кровью, наверняка выдало бы его жандармам Гальвея.
С той поры жизнь Элеазара превратилась в кошмар. Всякую минуту, и днем и ночью, он ожидал ареста. А что если в преступлении заподозрят маленького пастуха, и тому придется отвечать за него? В его сердце зрела твердая решимость пойти и повиниться самому. Но он все время малодушно давал себе отсрочки. Ладно, самое позднее, он сделает это в день Святого Михаила, на Гальвейской ярмарке, где фермеры — арендаторы продлевают договоры с помещиками.
Элеазар отправился на ярмарку убежденный, что нынешнюю ночь проведет в тюрьме, но ему не хватило мужества распрощаться с женой и детьми. Он пробирался сквозь шумную оживленную толпу, мимо загонов для скота, как вдруг столкнулся с мальчиком-подростком, который едва заметно, но дружески поклонился ему и слабо улыбнулся, прежде чем исчезнуть в гуще людей. Самое удивительное, что Элеазар не сразу признал его. Лишь минуту спустя он бросился назад, разыскивая мальчика. Это был тот самый пастушок, из-за которого он совершил убийство! Ну конечно, он, — его щеку изуродовал багровый шрам, совершенно такой же, как у самого Элеазара. Он сделал еще несколько шагов и внезапно понял безрассудство своего порыва. Мальчик ведь на свободе, значит, все у него в порядке. Это самое главное, больше и желать нечего. Но вместе их видеть не должны.
