никаких идей, как это точно определить, не потеряв еще один вертолет?
— Вообще-то, — неуверенно сказал Лэтчер, — у одного из них была такая идея — подвесить к вертолету на тросе в несколько сот футов длиной канарейку в клетке и постепенно снижаться… Я понимаю, конечно, что это слегка…
— Нет, — сказал капитан. — Это мысль. Почти то же придумал и тот парень, который предложил очертить границу зоны.
— Да, — кивнул полковник Лэтчер. — Это он и есть.
— Ну что ж, — сказал капитан. — Может быть, нам удастся придумать что-нибудь получше канарейки, но за идею спасибо. Сегодня уже поздно. Попробуем завтра рано утром и сделаем снимки с наименьшей безопасной высоты, при хорошем освещении.
Наступившую тишину нарушил голос майора из разведки.
— А если бомбы? — задумчиво сказал он.
— Бомбы? — переспросил капитан, подняв брови.
— Если сделать все аккуратно, больших повреждений не будет. Никто не знает, на что способны эти Иваны. Может быть, стоит рвануть там пару бомб. Не дать этой штуке уйти и взглянуть на нее поближе.
— Мне это кажется несвоевременным, — заметил начальник полиции. — Если можно, лучше ее не трогать.
— Может быть, — согласился майор, — но тем временем мы позволяем ей делать то, для чего она сюда явилась, пока она не подпускает нас к себе…
— Не понимаю, что вообще можно сделать в Мидвиче, — вмешался другой офицер. — Наверное, у них вынужденная посадка и они поставили этот экран, чтобы им не мешали заниматься ремонтом.
— Но там Ферма… — робко сказал кто-то.
— Чем скорее мы получим разрешение вывести эту штуку из строя, тем будет лучше, — произнес майор. — В любом случае на нашей территории ей делать нечего. Самое главное, конечно, не дать ей уйти. Слишком много интересного. Не говоря уже о ней самой, этот эффект экрана может оказаться очень полезным. Я бы посоветовал сделать все возможное, чтобы до нее добраться, желательно, конечно, не повредив, но если необходимо, то…
Затем последовала серьезная дискуссия, но я помню лишь, что было решено для наблюдения каждый час пускать осветительные ракеты, а утром — попытаться сделать с вертолета более информативные фотографии. На этом все и закончилось.
Я не мог понять, какое отношение имею ко всему этому я и какое отношение к этому имеет Бернард, поскольку за все время совещания он не сказал ни слова. На обратном пути я спросил:
— Могу я поинтересоваться, что тебя связывает с этим делом?
— Можешь. Профессиональный интерес.
— Ферма? — предположил я.
— Да. Нас очень интересует все необычное, что происходит в ее окрестностях. А сейчас происходит нечто весьма необычное, согласен?
Как я уже успел догадаться, «нас» означало либо военную разведку в целом, либо отдел, в котором он работал.
— Я думал, что для таких вещей у вас есть специальные подразделения.
— Есть разные точки зрения, — туманно ответил он и сменил тему.
Нам удалось снять для Бернарда комнату в «Орле», и мы пообедали втроем. Я надеялся, что после обеда он выполнит свое обещание «объяснить позже», но, хотя мы говорили о самых разных вещах, в том числе и о Мидвиче, Бернард явно избегал каких-либо упоминаний о своем профессиональном к нему интересе. Но все равно, вечер получился прекрасным, и я удивлялся, как мог забыть старого друга.
Дважды за вечер я звонил в полицию Трейна, узнать, не изменилось ли что-нибудь в Мидвиче, и оба раза мне отвечали, что изменений почти нет. После второго звонка мы решили, что дальше ждать не имеет смысла и, допив последний бокал, разошлись.
— Приятный человек, — сказала Джанет, когда я закрыл дверь нашей комнаты. — Я боялась, что это окажется одна из тех встреч старых бойцов, которые так утомительны для жен, но все оказалось совсем по-другому. Где вы были днем?
— Сам удивляюсь, зачем я ему понадобился, — признался я. — Вероятно, у него были какие-то планы, но он стал более скрытным.
— Действительно, странно, — сказала Джанет, словно только что осознала происшедшее. — Он что, вообще ничего не сказал о том, что это?
— Ни он, ни остальные, — заверил я ее. — Единственное, что им известно — это то, что могли сказать им мы: оно действует неожиданно и никаких последствий не остается.
— Ну, хоть это обнадеживает. Будем надеяться, что в поселке никто не пострадал больше, чем мы, — сказала она.
Утром 28-го, когда мы еще спали, офицер метеослужбы сообщил, что туман над Мидвичем рассеивается и экипаж из двух человек поднялся на борт вертолета. Им подали клетку с парой хомячков, и вертолет с шумом взмыл в воздух.
— Они полагают, — сказал пилот, — что на шести тысячах вполне безопасно, так что, на всякий случай, начнем на семи. Если все будет в порядке, начнем потихоньку снижаться.
Наблюдатель установил свои приборы и занялся игрой с хомячками, пока пилот не сказал:
— Порядок. Теперь опускай их, сделаем отметку на семи тысячах.
Клетка пошла вниз, и наблюдатель отмотал около трехсот футов троса. Вертолет сделал круг и пилот сообщил земле, что собирается пролететь над Мидвичем. Наблюдатель лег на пол, следя в бинокль за хомяками.
Хомячки чувствовали себя прекрасно и безостановочно бегали по клетке. Он на мгновение перевел бинокль на лежащий внизу поселок.
— Эй, шкипер, — позвал он.
— Что?
— Та штука, которую мы собирались фотографировать, у монастыря…
— Ну так что с ней?
— Или это был мираж, или она улетела, — сказал наблюдатель.
6. Мидвич восстает ото сна
Почти в то же самое время, когда наблюдатель сделал свое открытие, полицейский пост на дороге из Стоуча в Мидвич проводил обычную проверку. Стоявший на посту сержант бросил кусок сахара через белую линию, проведенную поперек дороги, и стал наблюдать за собакой, которая тут же кинулась за сахаром, схватила его и моментально сгрызла.
Несколько мгновений сержант внимательно смотрел на нее, потом подошел к линии и, поколебавшись, перешагнул. Ничего не случилось. С растущей уверенностью он сделал еще пару шагов. Несколько ворон с карканьем пролетели над его головой. Он проводил их взглядом — птицы полетели к Мидвичу.
— Эй, Связь, — позвал он. — Сообщи на КП в Оппли, что зараженная зона уменьшилась в размере и, кажется, совсем исчезает. После следующих проверок дадим подтверждение.
Несколькими минутами раньше в поместье Кайл Гордон Зеллаби с трудом пошевелился и застонал. Вскоре он осознал, что лежит на полу и что в комнате, где только что было светло и тепло — может быть, даже чересчур тепло — теперь темно и очень холодно.
Он поежился и подумал, что никогда в жизни так не замерзал. Холод, казалось, пронизывал его до костей. В темноте зашевелился еще кто-то. Послышался слабый голос Феррелин:
