монологи с человеком, которого не существует в действительности, и потому обращаются к ним негромко.
- Уколы, - произнес Биндиг, - они помогли? – Кожа срослась, - сказал старший официант, - это прошло очень быстро. Он подвигал рукой и добавил: - У меня болит голова. С каждым днем боли все сильнее. Они ничего не могут с этим сделать. Или не хотят. Никто не верит мне, что у меня головные боли. Такие, как будто они стреляли мне в голову. Так, что снаружи не видно дырки. Свиньи.
- Тебе нужно было что-то попросить у санитара, - посоветовал ему Биндиг. Но другой только сделал усталое движение рукой.
- Мне больше ничего не нужно, - тихо произнес он. Затем он перешел на почти беззвучный шепот. – Мне нужен только билет домой. Мне все это надоело. Просто осточертело! Он провел себя ладонью по подбородку, и его глаза при этом загорелись.
Биндиг не знал его таким. Он спрашивал себя, не узнали ли врачи в военном госпитале, что на самом деле происходило со старшим официантом. Он попытался выудить из него, довели ли головные боли его до такого состояния, или он просто больше не мог вынести нагрузку боевых операций. Он осторожно сказал: - Скоро снова настанет наша очередь. Наверное, уже завтра или послезавтра. Тогда мы останемся вместе.
Но маленький старший официант только взглянул на него невыразительным взглядом и сдавленным голосом ответил: - Я не пойду с вами. Я болен. Больных людей нельзя посылать на боевые операции.
- Это верно, - сказал Биндиг, - но они выписали тебя. Это значит, что ты здоров. Как ты хочешь разъяснить Альфу, что ты болен?
Старший официант с усталым жестом допил остаток слабого кофе. Он небрежно бросил кастрюльку за собой на грязную плиту. Так, как будто он намеревался никогда больше ничего не пить. Потом он встал и положил Биндигу руку на плечо. Он был полностью одет, в камуфляжной куртке и с портупеей с пистолетом поверх нее. Только шапка лежала на лежанке.
- Биндиг..., сказал он устало, но с опасным блеском в глазах, - когда я в военном госпитале пришел в себя, мою рану уже зашили. Я даже больше ее не чувствовал. Только голову. Как будто кто-то копался в ней с садовой лопатой. Я кричал. Тогда они давали мне уколы. Потом они говорили, что я должен прекратить симулировать. А мою голову разрывало так, что я не мог открыть глаза. Бывало у тебя что-то такое? Нет, иначе ты бы знал. Это хуже любого ранения. Они больше не давали мне уколов. Им было нужно освободить место. Они ежедневно получали несколько дюжин раненых с передовой. Все с осколками от минометных мин. И я корчился в своей кровати, но они не верили, что у меня боли. Кроме одной сестры. Она давала мне первитин. Сначала тот, что еще остался у меня в комбинезоне, после операции. Потом из запасов лазарета. А затем они меня выписали. И вот теперь я здесь. И в моем багаже еще было шесть таблеток первитина. Из них три я принял сегодня утром, и как раз теперь еще три последние. Сегодня вечером я больше не буду знать, что я делаю. Тогда я либо застрелюсь, либо буду слишком труслив для этого и тогда сойду с ума от боли. Я не выдерживаю болей. Я это знаю. Этот моста там за мной был моим последним. Я больше не взорву ни одного.
Биндиг растерянно стоял перед ним. Он чувствовал его руку на своем плече и заметил, что мужчина торопливо дышал. Это могло быть действием первитина. У маленького официанта были маленькие капельки пота на лбу. - Иди к санитару, - сказал Биндиг, - попроси у него еще первитина. Вероятно, тогда тебе станет лучше.
- Я был у санитара, - ответил старший официант. – Первитин дают только тогда, когда мы идем на операцию.
- Возьми что-то другое.
- Не имеет смысла. До вечера этого хватит.
- Возможно, что у Цадо еще что-то осталось. Загляни к нему, когда он придет. Я тоже для тебя что-то поищу. Я не пользовался этими таблетками и всегда привозил их назад. Я много их раздарил, но что-то еще могло остаться.
Старший официант устало махнул рукой. Эта усталость странно противоречила патологическому живому блеску в его глазах. Он убрал руку с плеча Биндига и сказал: - Ты хороший парень. Но это не имеет смысла. Со мной покончено. Они погубили меня. Вероятно, было бы лучше, если бы я погиб тогда на русских позициях. Или если бы меня просто подстрелили на дереве.
- Они тебя бы и подстрелили, - сказал Биндиг убежденно.
Старший официант ответил: - Тогда они сэкономили бы мне работу. И много боли.
- Ты сумасшедший, - сказал Биндиг. – С нами тут всеми покончено. Но, все же, мы не слабаки.
- Они тоже говорили это мне в военном госпитале, - объяснял старший официант. Он вытащил из кармана сигарету и зажег ее. При этом его пальцы дрожали. Верно, этот человек превратился в развалину. Раньше или позже каждый из них стал бы такой же развалиной. Зачем тогда он вообще мучил его своими советами?
- Послушай-ка, - сказал он, - пойди к Альфу и расскажи ему все это. Вероятно, он сможет что-то сделать для тебя.
- Бессмысленно, - ответил старший официант, - они все одинаковы. Тимм, врачи, Альф. Все одинаковы.
- Но если ты не скажешь Альфу, он пошлет тебя завтра на операцию.
- Он может послать меня, - ответил старший официант, - но я не пойду. Я больше не могу.
Биндиг растерянно покачал головой. Он охотно помог бы ему, но не знал как. Он только сказал: - Я поищу несколько таблеток для тебя. Я принесу их тебе.
Науманн безразлично поблагодарил его. Он держал сигарету в дрожащих пальцах, и когда Биндиг уходил, сказал ему: - Мы взорвали слишком много мостов. Слишком много людей убили. Устроили слишком много пожаров и слишком много взрывов. У нас не хватило мужества прекратить это, когда для этого еще было время. Теперь слишком поздно.
Биндиг сначала пошел в комнату, в которой спал. Он вытащил маленькую жестяную коробку из комбинезона и вытряхнул ее содержимое на ладонь. Это было девять маленьких белых таблеток. Когда он пришел с ними в квартиру, где лежал старший официант, то не нашел его. Он положил таблетки на топчан и написал записку, что они для него.
Он намеревался пойти к Альфу и объяснить ему, как обстоит дело со старшим официантом.
Но он еще отложил это, хотя сам точно не знал почему.
Он окончательно забыл об этом, когда внезапно увидел идущую по деревенской улице женщину из одинокого хутора. На ее плечах был толстый вязаный платок. Под рукой она несла оконное стекло, и Биндиг удивился про себя, откуда она могла взять стекло, если в деревне больше не было много целых стекол. Нужно было долго искать хоть одно неразбитое. Он немного пробежал за ней и окликнул.
Только когда женщина обернулась, он понял, что он кричал «Анна!».
- Это вы! - сказала женщина удивленно. Она не потрудилась принять безразличный вид. Она улыбалась. – Меня так давно никто не окликал по имени.
Запыхавшись от бега, он шел за ней. Он выдавил из себя: - Простите, вы сказали ваше имя, а теперь…я не знаю.
Они стояли одни, там, где заканчивалась деревня. Она прислонилась к одной из скамей, на которых раньше ставили молочные бидоны крестьян, которые по утрам вывозили грузовики молочного завода. Она сказала: - Прекрасно, что вы запомнили мое имя. Я думала, что вы снова придете…
Он сразу почувствовал, как стучит его сердце. Он смотрел на него, и она отвечала на его взгляд с улыбкой. Ему казалось, что он ошибается, так как он ожидал что угодно, но только не эту улыбку.
- Вы несли стекло? – спросил он смущенно. – Почему вы мне не сказали? Я бы вам помог…
Она ответила: - Я сняла его с окна в одном подвале. У нас на кухне одно окно треснуло напополам. Сегодня это вполне можно сделать. Вряд ли кто-то вернется сюда, и будет искать это стекло.
Он неопределенно пожал плечами. Он хотел сказать, что от этой деревни, может быть, вообще камня на камне не останется, как только фронт проснется и война продвинется сюда. Но он сказал не это, а:
- Собственно, я хотел прийти к вам как раз сегодня. Теперь я встретил вас...
Ему показалось, что в женщине что-то изменилось. Она, похоже, не была больше такой недружелюбной, как тогда, не так подчеркивала дистанцию. Он слышал, как женщина сказала: - Почему вы
