в роли его жены. У самой Эмилии такой поддержки не было. Насколько ей было известно, отец отказался от нее.
И все же, подумала она в это розовое утро, глядя, как улыбается ей муж, она сделала бы тот же самый выбор, если бы пришлось пройти через это еще раз. Его руки, объятия, поцелуи…
И дело не только в этом. Его внимание, забота… и, как ни удивительно, их крепнущая дружба, сексуальное влечение — могучая сила, а она во многих отношениях была пока что новичком в любви. Но она была достаточно умна, чтобы понимать: время, проведенное в постели, — это лишь часть отношений. Ее оставили равнодушной толпы поклонников, которых представлял ей отец. Но этот единственный мужчина — ее мужчина — сразу занял место в ее сердце, и не только потому, что был красив или очарователен.
— Надеюсь, что он все же примет меня — ради тебя. Но по моему мнению, мы нашли друг друга, и это главное, — прошептала она.
Он поймал ее взгляд, став вдруг очень серьезным.
— Вот это, миссис Сент-Джеймс, истинная правда. Еще совсем не давно, если бы ты спросила меня, я бы назвал подобную сентиментальность смешной. Но сейчас мое мнение переменилось. С твоего позволения я бы отправился на назначенную встречу к герцогу, потом мы покатаемся верхом и я покажу тебе земли Беркли и ближайшие окрестности. Утро чудесное.
Эмилия откинулась на мягкие подушки. Обнаженные плечи и никакого беспокойства из-за семьи Алекса — оно растаяло в лучах его сияющей, теплой улыбки.
— Звучит заманчиво.
Алекс ушел, и Эмилия принялась за поиски своего халатика. Красноречивый холмик голубого атласа на полу в головах постели, сброшенный в момент любовного нетерпения накануне вечером. Тот, кто принес сюда поднос с завтраком, наверняка видел его. Сначала Эмилия оцепенела от ужаса, потом, призвав на помощь здравый смысл, вспомнила, что она теперь замужняя женщина. Более того — женщина, которая вышла замуж за известного своим распутным поведением Александра Сент-Джеймса! Смущение покинуло ее окончательно, когда она занялась едой. Вчера за обедом она почти ничего не ела. Слишком нервничала, чтобы отдать должное семи великолепным блюдам!
Эмилия налила дымящийся кофе в чашечку севрского фарфора и задумалась. С чего начать пир? Она выбрала бисквит, обсыпанный жженым сахаром, два безупречно приготовленных яйца и кое-что из фруктов. Она ела не спеша, размышляя над тем, как быстро меняется жизнь.
Осторожный стук в дверь оторвал ее от приятных мечтаний. Подняв голову, она замерла в тревожном предчувствии.
— Входите.
Вошла горничная, но не вчерашняя милая девушка, а женщина постарше. Торопливо присев в реверансе, она протянула Эмилии толстый конверт кремового цвета:
— Это для вас, мадам.
«Мадам»? К такому непросто привыкнуть, когда тебе всего девятнадцать. Эмилия взяла конверт:
— Благодарю.
Сгорая от любопытства, Эмилия сломала печать и прочла несколько строк, написанных легким, невесомым почерком.
Похоже, не только Алексу предстояла монаршая аудиенция. Она обратилась к служанке:
— Нельзя ли послать сюда горячей воды?
Они обошли периметр конюшен, обсудив целесообразность покупки новых племенных лошадей, прежде чем разговор зашел об Эмилии. Они как раз завернули за угол внушительных размеров кирпичного здания, хрустя каблуками сапог по чистому белому гравию, когда отец безразличным тоном спросил:
— Будь любезен, объясни, как это могло случиться?
Может, сделать вид, что он не совсем понимает, к чему клонит отец, столь резко меняя тему разговора? Но Алекс чистосердечно сказал:
— Полагаю, за это нужно благодарить старинный скандал. Выполняя просьбу бабушки, я познакомился с Эмилией. Этого было достаточно.
Мимо прошел грум, держа на поводу жеребенка; он почтительно опустил взгляд, склоняя голову, а молодой конь тем временем мятежно взбрыкнул, недовольный уздой. Отец выглядел отстраненно, как всегда, но ворчливо признал:
— Она красива. Очень похожа на мать.
— Вы знали ее мать?
— Что тут удивительного? Разумеется, я ее знал. Хатауэй со всеми его грехами все-таки граф. Мы вращаемся в одних и тех же кругах.
— Кстати, его дочь согласится с тобой, что он небезгрешен. — Алекс наблюдал, как хищная птица, судя по грациозному полету — ястреб, села на ветку дерева. Небо было до невозможного голубое, ни одного белого облачка. — Хатауэй то не замечает ее совсем, то пытается контролировать каждый шаг. На всякий случай, если вы не догадались, скажу: мне решительно указали на дверь, когда я просил у него разрешения жениться на ней.
— По крайней мере его мнения ты спросил.
Иногда суровость отца просто ранила.
— Мне почти тридцать. Вы полагали, что я должен просить у вас позволения?
Немного помолчав, отец вздохнул и пожал плечами. Они вместе зашагали от хозяйственных построек к садам.
— Неприятно признавать, но тут ты совершенно прав. Я так привык принимать решения за всех и каждого! Иногда мне кажется, что имею на это право, а ведь это не так.
Любопытное откровение от человека, который почти не делает признаний. От аристократического профиля отца веяло холодом. Они шли бок о бок.
— Ваше отвращение к Хатауэю не должно отражаться на отношении к Эмилии, вашей невестке. По крайней мере я на это надеюсь. Она очень беспокоится — и ее можно понять, — что вы невзлюбите ее лишь потому, что она дочь своего отца. Я пытался убедить ее, что вы сможете рассудить по справедливости.
— Вот как? — Отец, казалось, даже развеселился. Вот уж редкость! — Прибегаешь к лести, чтобы пробудить во мне родственные чувства? Понятно.
— С радостью — если это подействует. Ее счастье для меня очень важно.
— Тогда так тому и быть. — Лаконичный, но такой веский ответ. Во время разговора отец сохранял спокойный, невозмутимый вид. Но Алексу еще предстояло удивиться. Как только они оказались на краю сада, отец вдруг остановился и поднял голову навстречу теплому утреннему солнцу.
— Хатауэй может отомстить.
Алекс тоже остановился.
— Вполне. Я женился на его дочери вопреки его запрету. Воздержусь от наивных ожиданий, что при следующей встрече он улыбнется и дружески пожмет мне руку.
— Ты не понимаешь.
Герцог, всегда такой бесстрастный, наверное, имел основания так говорить. Его лицо приняло страдальческое выражение, которого Алекс никогда у него не видел. Он осторожно ответил:
— Нет, сэр. Очевидно, не понимаю. Может быть, вы объясните?
— Он может открыть ей правду. По крайней мере правду, какой он ее видит.
Да, это было бы как холодный дождь на голову, Алекс едва не произнес этого вслух. Вместо этого он спросил:
— Какую правду?
Неподалеку стояла резная каменная скамья, под кустом, который уже покрылся розоватыми бутонами. Рядом красовалась статуя Купидона — надо же, какая ирония! Отец жестом указал на скамью и веско добавил:
— Думаю, нам следует присесть.
— Неужели я рискую не устоять на ногах? — Не дожидаясь ответа, Алекс сел, вытянув перед собой
