опасно терять скорость на старте, поэтому соглашайся.
— Я подумаю, — пожала плечами Барбара. Айк с любопытством на нее покосился, но промолчал. И только когда они приехали в гостиницу и поднялись к себе на этаж, он опять заговорил.
— Мне сейчас ни за что не уснуть. Давай выпьем у тебя хотя бы кофе, если не возражаешь.
Барбара была рада и не рада столь явной попытке продолжить их общение. Что ж, с горечью подумала она, в конце концов, премьерная неделя в Америке закончится, и каждый из нас пойдет своей дорогой.
— Мне нужно тебе кое-что объяснить, — продолжил Айк, видя, что Барбара мнется. — В такой радостный день не очень хочется говорить о провалах, но поскольку это отчасти касается тебя…
— Ради Бога, Айк, не говори загадками! — всплеснула руками Барбара. — При чем тут я?
Она стремительно прошла в гостиную, на столик перед креслом Шарона поставила коньяк.
— Потому что ты дочь Анджея Молика… Я ни за что не стал бы рассказывать, если бы понял — его тень стоит между нами… И еще… не думай, пожалуйста, будто я хочу оправдаться.
Барбара ошеломленно смотрела ему в лицо.
— Поверь, я до сих пор мучаюсь из-за случившегося… Ты ошиблась, решив, будто во всем виноват я. Это наше общее поражение. И Айка Шарона, и Анджея Молика. Не перебивай, Барби, выслушай сначала… Да, я пригласил Молика сниматься в своем фильме, даже в Париж прилетел специально. По внешним данным он мне очень подходил — роскошный, импозантный, осанистый и в жизни и на сцене… Мы начали работать. Репетировали. Снимали. Переснимали, опять репетировали. Оба старались изо всех сил. А когда оказалась отснятой чуть не половина фильма, я пришел в отчаяние. У меня не было сил сказать, что на экране Анджей никуда не годится. Он понял это сам… — Шарон заметил, как судорожно сжимаются на коленях руки Барбары, и осторожно, успокаивая, чуть их погладил. — В служебном зале мы вдвоем смотрели материал — готовые, уже смонтированные эпизоды фильма. Как же нелепо выглядел в них Анджей! Скованный, деревянный, никакой естественности! Он был насквозь пропитан театральностью — в движениях, подчеркнутостью жестов, форсированностью интонаций. И то, что органично для сцены, перло с экрана фальшью. Он безжалостно выявил тот набор театральных актерских приемов, которые давно стали для Анджея привычными и превратились в штампы… Мне стал очевиден собственный провал — как режиссер я не сумел добиться от актера того, как надо сыграть роль. Анджей Молик расценил это по- своему. Сначала долго молчал, потом тихо заговорил.
«Прости, я провалился сам и погубил фильм. Ужасно! Впервые в жизни я увидел себя со стороны и понял: Анджей Молик кончился», — сказал он. Я возразил: «Подожди», но Анджей не слушал и сам вынес безжалостный приговор себе: «Уходить надо вовремя — кино не для меня… Возможно, и театр тоже. Где, когда я растерял отпущенный Богом талант — не знаю…»
Мы долго говорили. Я советовал Молику вернуться на сцену, где он по-прежнему король, однако Анджей уже сомневался и в этом. Он попросил меня об одном: сделать так, чтобы его позор не стал достоянием прессы. Я обещал. Мой продюсер чуть не убил меня, когда узнал о моем решении вообще прекратить съемки фильма! Вот тогда-то и появилось на свет официальное заявление, сформулированное так: «Продюссерская фирма совместно с режиссером-постановщиком считает нецелесообразным продолжать работу над картиной»… И никаких подробностей, никаких упреков в адрес Молика! Я принял удар на себя. Искать ему замену и снимать фильм заново было невозможно — слишком много средств потрачено… Из Голливуда мы с Анджеем улетали почти одновременно. Я домой в Нью-Йорк, он в Париж. Остальное ты знаешь…
Потрясенная Барбара долго молчала.
— А ты говорил Анджею, что отказ от актерской карьеры еще не означает конец света?
— Много раз, — печально улыбнулся Айк, — но он пропускал мои слова мимо ушей. Молик серьезно относился как к своей профессии, так и к себе самому, даже чересчур. Он оказался личностью по- настоящему глубокой, поэтому и впал в депрессию. С пустыми людьми такое не происходит. Я надеялся, время его излечит, но…
— Я ничего этого не знала.
— Анджей хотел оставаться в твоих глазах на высоте. Ты не раз спрашивала меня, что случилось между мной и твоим отцом. Однажды даже сказала, что твоя мать относилась к мужу, как к Богу. Кажется, ты сама долгое время испытывала похожие чувства… Я не считал себя вправе развенчивать иллюзии, поэтому и молчал.
Однажды Анджей упомянул в разговоре, что дочь — единственный человек на свете, который его по-настоящему интересует.
— Нет, — покачала Барбара головой. — К сожалению, единственный человек, который когда-либо интересовал моего отца, — это он сам.
Шарон в раздумье посмотрел на нее.
— Ты так думаешь?
— Теперь да… Например, причиной его страстного желания, чтобы я появилась в Голливуде, была потребность хотя бы таким образом взять реванш. — Барбара сухо улыбнулась. — Если бы Анджей мог прочитать сегодняшние газеты, то получил бы полное удовлетворение. Особенно отцу понравилась бы фраза, где упоминается, что я дочь известного актера Молика. Подспудно речь всегда шла о его славе, а вовсе не о чем-нибудь другом…
— Боюсь, ты права, — произнес Шарон.
— Когда я была маленькой, Анджей поднимал вокруг меня много шума, — продолжала Барбара. — Мы часто вместе фотографировались. Однако был период, когда он буквально избегал меня. — У нее сжалось горло. Но Барбара слишком долго ни с кем не говорила об отце, скрывая правду от других и от себя самой. Ей необходимо было выговориться. — В то время мне исполнилось лет двенадцать, я ужасно любила сладости и, конечно, располнела.
— Ты была толстушкой? Невероятно! — добродушно улыбнулся Айк.
— Мало того, носила скобки на зубах. Я не очень хорошо выглядела, впрочем, и не очень плохо — обычный ребенок, который проходит период взросления. Но Анджей… — У Барбары снова сжало горло, и она не сразу смогла продолжить. — Отец потерял ко мне всякий интерес. Забыл, когда у меня день рождения, не присылал подарки или хотя бы поздравительные открытки. Я ужасно страдала, все спрашивала мать, что случилось? А она выдумывала, будто отец просто очень занят. — Барбара закусила губу. — Но я-то знала, что все происходит по другой причине. Его Барби перестала быть хорошенькой. Я прочла это в его глазах.
Айк поставил чашку на столик.
— Иди сюда, — тихо и нежно позвал он.
— Что?
Айк протянул руки.
— Иди сюда, малышка…
Через мгновение Айк обнял ее, прижал к себе.
— Я никогда, никому не жаловалась. — Голос Барбары задрожал. — Меня больно ранила его жестокость. — Барбара не выдержала и расплакалась, уткнувшись Айку в плечо. Как будто шлюзы открылись в душе, смывая потоком слез обиды и горечи, копившиеся годами.
— Ну, ну, успокойся! — утешал Шарон, гладя ее по голове и утирая мокрые щеки.
— Когда я похудела, и мне сняли скобки, Анджей появился в Кракове снова. Он купил мне прекрасный бархатный плащ с капюшоном, отороченным мехом. В тот момент я, девчонка, еще не понимала, что он хотел загладить свою вину, откупиться…
— Барби, не думаю, будто Анджей действительно являлся таким жестоким, просто он не задумывался о чувствах людей, которым невольно причинял боль.
— Нет. Он был эгоистом. И только мама не хотела это замечать. Ей, как оказалось, вообще не стоило доверять в вопросах, касающихся Анджея. Это называется любовью, — горько улыбнувшись, сказала Барбара. — Как сумасшедшая, она всегда твердила, какой чудесный у меня отец — а он действительно был по-своему обаятельным человеком. И мне кажется, в глубине души я все еще люблю его, независимо от того, что постепенно отрезвела в своих оценках. Он обладал поразительным даром — завораживать, подчинять себе. Сейчас это назвали бы сильным биополем.
