предложить ни одного героя, достойного подражания. Прием не срабатывал! Много путешествуя, Занудин вдруг открыл для себя, что людям не так уж нравится совершать в жизни подвиги. А те, кто и производит впечатление способных на поступок — зачастую лишь красуются, играют придуманные для себя роли, подобно вампирам кормясь облапошенным восприятием окружающих.
«Так что же?! — вопрошал в следующий момент Занудин. — Прямо сейчас собрать чемоданы и уйти в ночь, не испытывать судьбы? Или остаться и продолжать совать нос во все углы и щели, пытаясь искать смысл там, где его попросту не окажется? Какое решение принять в одиночку? А может, это все надуманное?.. Действительно! Просто жить себе дальше, радуясь вкусному столу, уюту. Окунаться в эмоции, сталкиваясь с проделками эксцентричных соседей. Удивляться и затаивать дыхание, соприкасаясь с необъяснимым. Не стесняться страха, когда становится страшно. Потому что страх — такое же естественное человеческое чувство, как и все остальные… как и любопытство…»
С глубоким отвращением Занудин вдруг понял, в русло какой перспективы завели его рассуждения. Сегодня он устал и позволит потворствовать своей усталости — ответа от себя он потребует завтра. А завтра, поморщив физиономию, решит отложить на послезавтра. А послезавтра…
Занудин выкинул косяк обратно в огонь и, зевая, поплелся к себе. Да, теперь он мог щегольнуть именно этим словом: «к-себе». Занудину было тошно и в то же время подспудно приятно, что противоречия подчинялись сейчас его прихоти, его упрямому нежеланию принимать решения.
…В комнате он распахнул створы окна и вдохнул ночной воздух полной грудью. Ветер стих. Даже самое легкое дуновение не давало о себе знать. Ночь была безмолвная, неживая, ни одна земная тварь не издавала ни звука. Небо — черное полотно без единой звезды.
— НРАВИТСЯ ТЕБЕ ТАКАЯ НОЧЬ?
Занудин вздрогнул, невольно огляделся по сторонам. Но в то же мгновение понял, что нарушил тишину этими словами не кто иной, как он сам. Ему было и смешно, и как-то тревожно. Надо же — испугался звука собственного голоса…
— Дома были совсем другие ночи… совсем другие.
Занудин неторопливо разделся, лег в постель и тут же провалился в глубокий сон.
— Эльвира, ты куда собираешься? Ты что, уходишь?!
— Ухожу.
— Куда?
— К друзьям.
— К каким друзьям?!
— К своим, естественно.
— Но… ты ничего мне не говорила о том, что будешь встречать Рождество с друзьями… Я целый день готовлю праздничный стол!
— Извини, я пошла.
— Эльвира!
Хлопнула дверь. На рождественской елке, стоявшей в углу комнаты, забряцали висячие украшения.
Занудин тяжело опустился на табурет, беспомощно сложил на скатерти праздничного стола руки. Через мгновение вскочил, сорвал с себя дурацкий поварской фартук. Сердце в груди бешено колотилось.
На экране телевизора звонко голосили и отплясывали краснощекие ряженые. Занудин ненавидел их всей душой. Каждое Рождество они кривляются и веселятся. Неужели эти паяцы и вправду приносят кому- то радость?! Жалкий суррогат всеобщего морального благополучия…
Занудин долго бродил по пустой квартире. Несколько раз останавливался у незастланной постели Эльвиры. Он вспоминал Элю совсем маленькой (тогда еще были живы родители). Настоящая куколка. Красивенькая. Смешливая. Непоседа. Теплые воспоминания детства все как на подбор связаны с ней…
Пересилив себя, Занудин вернулся к накрытому столу. На экране телевизора по-прежнему танцевали и балагурили ряженые. Еда остыла. Занудин наполнил свою тарелку с горкой, небрежно плеснул в бокал шипучего вина, но так ни к чему и не смог притронуться.
Заложив руки за спину, он снова поднялся из-за стола и в глубокой задумчивости вышел в прихожую. Остановился возле вешалки. С тоской посмотрел на свое драповое пальто…
…Занудин не знал, куда он шел. Ему просто нужно было уйти из дома. По лицу хлестал ветер, и когда он затихал, Занудин разлеплял ресницы и смотрел, как роятся снежинки в свете тусклых уличных фонарей. Под сапогами хрустела грязная корка снега, хлопали петарды, искристые стрелы взмывали в небо и рассыпались фонтанами цветных брызг.
Один раз его чуть было не сшибли с ног какие-то мальчишки. Они громко смеялись, переругивались, то и дело обменивались пинками. От детей разило перегаром…
Потом окликнул и попросил прикурить сухощавый старик с почерневшими глазными впадинами и заячьей губой. Он прикуривал так долго и так странно исподлобья поглядывал на Занудина, что Занудину сделалось не по себе. Возникало желание презентовать ничего не стоящую зажигалку и поспешить дальше — пусть и не имея представления, куда именно.
Перед спуском в метро завладели вниманием обнимающиеся блондин и брюнетка. Они целовались, и из их ртов шел пар. Лица были разгоряченными, глаза блестели. Парень дотянулся губами до уха своей пассии и что-то прошептал — та заразительно расхохоталась, закинув голову назад. Занудин вгляделся в лицо молодой женщины и отчего-то представил себе, что она продавщица вино-водочного магазина. У нее дети, двое, от разных отцов. А парень, верно, грузчик из того же магазина. Балагур и кобель. Вряд ли Занудин мог объяснить, с какой стати все это должно быть так…
Занудин в нерешительности топтался на месте. Когда пара на Занудина озиралась, делал вид, будто кого-то дожидается, заглядывал под рукав на запястье… Часов на руке не было.
Взглянув последний раз и даже пробормотав себе под нос что-то про непунктуальность, Занудин твердо шагнул по направлению к неоновой «М».
…Эскалатор гудел как большой уставший шмель. Занудин успел задуматься на отстраненные темы, умиротвориться. Опершись о резиновый поручень бедром и рукой, он даже будто бы задремал. Самую малость.
Вскоре ступеньки под ногами начали утопать и наконец слились в плоскую дорожку, исчезающую под зубчатой кромкой металлической пластины. Занудин изобразил порхающий шаг и двинулся вперед по переходу.
Ни с того ни с сего галерея наводнилась людьми, точно в час пик. Люди сопели, фыркали, толкали друг друга — они спешили так, будто на кон были поставлены их жизни. Занудин стал частью всего происходящего, он увидел цель ― не уступать пути никому, обгонять впереди идущих. На лице его застыла маска делового, опаздывающего человека…
Приближаясь к концу перехода, поток людей замедлился. Послышались веселые возгласы и пение. Тронутый любопытством, Занудин вытянул шею и вгляделся — впереди, под сводом галереи, потеснив массу барахтающегося люда, давали представление ряженые…
Пел один. Чистым красивым голосом. И пел он не что-нибудь — а песню детства Занудина! Остальные ряженые танцевали и подбадривали поющего. Кто-то играл на флейте. Кто-то ударял в бубен.
«А они не такие уж плохие, — подумал Занудин, погружаясь в неясное чувство (ему вспомнилось, как мысленно «обласкал» он этих людей совсем недавно, сидя дома у телевизора). — Представь только… Они собрались здесь, чтобы петь и танцевать для меня! Куда я спешу? Разве мне есть куда спешить? Какой паранойей я охвачен?!»
Это неожиданное открытие не могло не повлиять на Занудина. Поравнявшись с артистами, он остановился как вкопанный. Губы его зашевелились — он беззвучно подпевал ряженому с чудесным голосом. Взгляд Занудина ожил. Музыка обогащалась все новыми и новыми ритмами, зажигала пьянящее
