Никогда еще не получал Занудин такого неописуемо блаженного удовольствия от одной лишь способности смотреть! От взора не ускользала ни одна деталь, а из деталей складывалось великолепие.
Вольготные просторы, синие реки, тенистые рощи, заснеженные пики величественных гор и серебрящаяся полоска моря на горизонте. И все это под куполом бездонного, чудесного, доброго неба. Именно доброго — потому что все вокруг было пропитано добротой. Любой человек, окажись здесь, не сходя с места превратился бы в тончайшего поэта-лирика. Он не пачкал бы бумаги и не подбирал рифм, он ощутил бы себя поэтом только потому, что существует, что способен понимать Величие Божественного Творения без посредников, силой собственной души, которую ничто не создано обременять, а лишь возвышать и радовать!
Занудин перемахнул ручей и, не переставая любоваться видами, начал неторопливый спуск с холма. Внизу, посреди шепчущихся трав, золотились воды прекрасного озера.
Добравшись до берега, он скинул с себя мантию и зашел в воду — вначале по пояс. Постоял, поплескался, пощурился на солнце. Вода была чудесна! Занудин сделал еще несколько шагов и нырнул.
В тот момент ему и в голову не пришло, что в обычной жизни он так и не научился плавать. Здесь, в этом глубоком прохладном озере он, вопреки всему, чувствовал себя легко и спокойно. Солнечные лучи беспрепятственно проникали до самого дна. С глубины мир казался одной большой радугой без конца и края.
Еще сюрприз: Занудин мог подолгу обходиться без воздуха и поэтому получал истинное наслаждение от подводного плавания. Оно больше напоминало беззаботный бреющий полет, а уж никак не судорожную греблю руками и ногами с нелепо раздутыми щеками и остекленевшими глазами навыкате. Предаваясь неге, Занудин так и проплыл все озеро до противоположного берега и обратно. Выйдя из воды, он с удовольствием покатался в мягкой душистой траве, обсушившей тело куда лучше полотенца, ароматизировав тоньше и нежнее любого парфюмерного новшества. Занудин блаженно вздохнул, поднялся на ноги и вновь облачился в мантию. Начинало вечереть.
Занудин еще долго гулял по бескрайним лугам, любуясь картиной садящегося в дымке сиреневых облаков солнца. Он не чувствовал усталости и все же, памятуя о потребностях земной жизни, подыскал себе уютное местечко под одиноким вязом, удобно устроился, подложил руки под голову и, убаюканный шелестом листвы, стал предвкушать сладость сна.
Может, Занудин заснул. Может, продолжал бодрствовать. Разобраться было сложно — ведь все, что его окружало, с самого начала походило на прекрасный сон, воплотившуюся в явь сказку.
А вскоре он услышал множество голосов. Мужских и женских. Они не могли разноситься издалека, иначе не казались бы настолько чистыми. Стало совсем темно, и только звезды тускло мерцали на атласном небе. Сознание Занудина потянулось на звучание этих голосов, потому что даже в таком удивительном и безмятежном мире, где теперь очутился, он обнаружил одну слабость, недодуманность, одну вещь, которой ему не доставало. Занудин жаждал присутствия себе подобных — лишь тогда окружающая благодать всецело наполнила бы душу! Ведь только через общность, через близость чувств, сравнение впечатлений и пример чужого счастья можно удостовериться, что и сам ты обрел счастье, а не подделку. Что бы, когда и где не утверждалось, какие бы миры не овладевали воображением, а заоблачные перспективы не сулились — есть, была и будет одна-единственная правда: человеку нужен человек! Люди чаще готовы к страданиям и отказу от благополучия, лишь бы не оставаться надолго в одиночестве. Именно бегство от одиночества толкает людей на все грехи мира. Оно — коррозия разума, недуг для души. Человек предпочтет нажить себе врагов и их изощренную ненависть — все что угодно, только не быть приговоренным к одиночеству.
Занудина будто порывом ветра сорвало с места и устремило навстречу таинственным голосам.
Вскоре Занудин увидел множество костров и факелов, освещавших ночное небо прекрасным заревом, а вокруг них — людей в таких же, как на Занудине, белых мантиях.
Люди улыбались появившемуся новичку и тепло приветствовали, не произнося при этом ни слова. «Телепатия!» — догадался Занудин и, мгновенно освоив новый для него способ общения, тоже приветствовал собравшихся.
С первых же секунд Занудин ощутил себя под сенью удивительной ауры. Люди оказывали ему знаки внимания и одобрения, но в то же время старались не смущать излишним любопытством, не делали из его неожиданного появления события. Одного лишь мимолетного взгляда на случайного человека Занудину было достаточно, чтобы узнать все о том, чем он когда-то жил и какие добрые дела им совершались. Если среди деяний попадались вдруг злые, неблагочестивые, порожденные равнодушием — Занудин попросту не мог удержать подобные образы в голове, элементарно сосредоточить на их сути свое внимание. Вероятно, все плохое было давным-давно и с лихвой искуплено.
Конечно, оставалось не совсем понятным, чем заняты здесь все эти люди, ради чего собрались. А может быть, именно для того, чтобы точно так же читать друг друга, наслаждаясь и радуясь тому, сколько славных дел было совершено каждым из них на пройденных жизненных путях? Сколько тернистых троп было отмеряно ими поодиночке — а теперь, оказавшись вместе, они могли воссоединить пережитое в общую, полную великолепия Картину! Все эти люди были поистине одной большой семьей, но связывали их узы стократ крепче кровных. После долгого расставания все они вновь вместе и все искренне рады успехам друг друга. Все счастливы. Как же это было прекрасно…
И вдруг Занудин осекся и после головокружительного карнавала впечатлений и наблюдений вновь вернулся к размышлениям о себе. Как читается его собственная сущность, выставленная «напоказ»? Не безобразный ли он нищий, обманом втершийся на бал принцев и принцесс? Не пугало ли, унижающее своим появлением праздник? В лучах ослепительной чистоты этих спокойных, красивых и удивительных людей Занудин почувствовал себя Иудой в раю… Тихая радость его невольно омрачилась.
…Он ушел, как ему казалось, незаметно. Ведь никто не догонял его и не просил остаться… Он брел и брел в сгущающуюся тьму. В никуда. Снова в полном одиночестве. В тщетных усилиях разобраться во всем, что произошло…
Занудин проморгал момент, когда этот сказочный мир, не терпящий уныния и сомнений, деликатно выдворил его за свои обетованные пределы…
…Понурив голову, Занудин сидел в светлой палате, у изголовья ангела-хранителя. Взгляд уперся под ноги. Занудин до крови кусал губы, в то время как на верхней половине его лица, точно на вощеной полумаске, не двигался ни один мускул.
В какой-то момент Занудин встрепенулся, воздел руки к потолку и резко их уронил, словно сгоняя с себя остатки густого выматывающего сна. А потом обратил взор на того, в чьих гостях очутился.
Сердце Занудина сжалось, и возникло чувство, остановится теперь навсегда. Младенческое тельце Занудина-маленького по грудку накрывала белоснежная простыня, ручки застыли в тронувшемся, но не дотянувшемся поползновении к полиловевшему горлу с безобразно вдавленным внутрь кадычком. Голова неестественно смотрела назад, за хрупкую спину… Не нужно было обладать познаниями эскулапа, чтобы тотчас и без ошибки констатировать: у ангела-хранителя переломана шея…
Подавившись громким всхлипом, Занудин отвел полный ужаса взгляд в сторону.
— Прости… — шевельнулись его распухшие, в кровоподтеках, губы. — Я виноват… мои руки сделали это… колдуны… нечисть… задурили… ошаманили глупца…
Бессвязно лепеча, Занудин безвольно соскользнул на пол, и все вокруг заволокла кроваво-черная пелена.
