— Нет. — Он не поверил, и она твердо добавила: — По крайней мере это не то, что ты имел в виду.
— А что?
— Я думала о том, что мы могли бы иметь, если… если бы все было иначе.
— Ты хочешь сказать, если бы ты собралась наконец с духом и рассказала мне правду о серьгах?
— Я сказала правду, ты в нее не поверил.
— Поверю, как только ее услышу.
Она кусала губу, пока не почувствовала вкус крови. Похоже, ей не переубедить его.
— Я предпочла бы больше не касаться этой темы.
— Почему, если ты действительно чистый ангел?
— Какой смысл? Ты все равно не веришь…
— Но если ты не получила их от Генри, почему тебе так не хочется рассказать мне, откуда они у тебя?
Она вскочила на ноги.
— А почему я должна рассказывать тебе это? Я хочу, чтобы ты мне верил.
— Если б я только мог…
Гремя вилками и ножами, Элизабет собрала часть посуды и отправилась на кухню.
Забрав остальное, он пошел за ней.
Швырнув посуду в раковину, она пустила горячую воду, добавила пены и взялась за мытье.
Вместо того чтоб уйти, он взял полотенце и начал тщательно вытирать тарелки.
— Совершенно непонятно, — снова не выдержала она, — почему ты так уверен, что эти серьги от Генри.
— У меня есть веская причина.
— Так назови ее.
Он покачал головой.
— Сперва хочу услышать твою версию.
У нее на лице появилось упрямое выражение, и он резко проговорил:
— Пора кончать игры, Джо. Я хочу знать, как они к тебе попали. Сейчас же.
Она долго молчала, механически вытаскивая из мойки вымытую посуду. И наконец сдалась:
— Хорошо, я тебе скажу. Моя настоящая мать оставила их мне…
— Твоя настоящая мать?
— Это долго рассказывать.
— Нам некуда торопиться.
Она вытерла руки, вернулась в гостиную и села на банкетку. Куинн, привалившись плечом к камину, ждал.
Она собралась с мыслями и начала:
— Я не знала, что меня удочерили, пока мои родители, или те люди, которых я считала родителями, не погибли. Тогда я узнала, что моя настоящая мать умерла от какой-то инфекции, когда мне было всего несколько дней. Меня удочерила тетя, ее старшая сестра.
— А куда делся твой настоящий отец?
— Понятия не имею. Я поняла, что мать была не замужем, а когда она умерла, никто не заявил о себе. Когда она заболела, тетя с дядей согласились заботиться обо мне, если с ней что-нибудь случится.
— Ну а серьги?
— Она оставила их с условием, что я получу их в подарок на свой двадцать первый день рождения, вместе с письмом, в котором она писала, что это самое ценное, что у нее есть…
— Ты говорила, что у тебя их не было, когда я впервые с тобой познакомился, — резко возразил Куинн.
— Их и не было. Я даже не знала тогда об их существовании.
— Продолжай, — приказал он.
— Они были на хранении у адвокатов моей тети, а когда те попытались связаться со мной, тетя с дядей уже умерли и на квартире никого не оказалось. А потом… Уже после того, как я ушла от тебя… Я искала объявления о работе и обратила внимание на одно. Оно звучало примерно так: «Если мисс Джозиан Элизабет Меррилл свяжется с адвокатской конторой „Фиркин и Джонс“, она сможет узнать нечто, представляющее для нее интерес». Вначале я боялась откликнуться… — Куинн сжал губы, и она поспешно добавила: — Незадолго до этого я улизнула от твоего детектива и боялась попасть в ловушку. Но как раз тогда мне безумно не хватало денег, и я решила рискнуть…
— И была разочарована.
Она покачала головой:
— Нет, нисколько.
— Но серьги наверняка очень дорогие, — резко заметил он. — Если ты была в таком отчаянном положении, почему не продала их?
— Как я могла продать подарок матери? — Она холодно взглянула на него.
— Несмотря на то, что ты ее вообще не знала?
— Может быть, как раз поэтому.
Это было нечто осязаемое, пришедшее из прошлого, бесценный дар, который надо было беречь и любить. Когда она прочла письмо, ей стало грустно, но каким-то непонятным образом она ощутила близость той незнакомой женщины, которая родила ее.
— Тетя и дядя вроде собирались сказать мне, что я их приемная дочь, когда мне исполнится двадцать один год, но судьба вмешалась, и я узнала об этом из хранившихся у них документов. Меня это, конечно, огорчило. Не у кого больше было спросить, какой была моя настоящая мать, как она выглядела, похожа ли я на нее хоть немного… — Элизабет вздохнула. — Но было уже поздно. Осталось только короткое, дрожащим почерком написанное письмо и эти серьги.
Куинн настороженно смотрел на нее.
— Это и есть твоя версия? Ты не хочешь изменить ее?
— Что мне менять? — сердито спросила она. — Это правда… Ты же не станешь подозревать, что я все это сочинила? Была бы я такой способной, писала бы романы!
— А это не роман?
Элизабет чувствовала, как ее вновь охватывает отчаяние.
— Можешь проверить у адвокатов. — Она вздернула подбородок.
— Если их контора еще существует.
— Не знаю, — неуверенно проговорила она. — Помню маленькую конторку в каком-то закоулке. И с тех пор прошло почти пять лет.
— И где была эта контора?
— В Уайтчепеле.
— И ты готова съездить, чтоб посмотреть, там ли она еще? — Это был почти вызов!
Элизабет медлила. А если их там уже нет? Впрочем, кроме неоправдавшихся надежд, она ничего не теряет.
— Да, я готова, — твердо ответила она.
— Тогда мы нанесем им визит до того, как отправимся в Солтмарш.
Через десять минут они покинули Кентль-коттедж и направились на восток, врезаясь в уличное движение Лондона. День был холодным и ясным. Резкий ветер трепал вывески и навесы и гонял по небу похожие на дымовые сигналы рваные облака.
Только когда они подъезжали к Уайтчепелу, Куинн прервал молчание:
— Ты знаешь адрес?
— Я не помню названия улицы, — призналась Элизабет, — но это за углом Рокуэлл-роуд. На углу стоял большой старинный трактир, выкрашенный в синий цвет.
Доехав до середины Рокуэлл-роуд, Куинн вдруг сказал:
— Похоже, это здесь. Крентон-стрит.
— Да, она. — Элизабет оживилась. — Теперь вспомнила. Там тупик, и контора в самом конце.
