— В пустыне все меняется медленно, — заметил дон Рауль. — Жизнь здесь похожа на пальму, которая пустила свои корни давным-давно, но, тем не менее, всегда остается одной и той же. В пустыне не пытаются разгадать тайну сумерек и рассвета, жизни и смерти. Ведь все это — действа одной жизненной драмы. В городе время спешит, друзей теряют и находят, и общечеловеческие ценности значат там куда меньше. Цивилизованный человек одержим желанием приобретать все больше и больше вещей; здесь же добродетелью считается, когда в шатре нет ничего лишнего: великолепный ковер, медная лампа да пара сияющих глаз любимой — этого достаточно.
Жанна была тронута. Ведь она считала дона Рауля человеком светским, неглубоким, ищущим только удовольствий и не заботящимся о завтрашнем дне. Значит, это не так. Пламенная любовь к пустыне и ее обитателям жила у него в крови, и таким он нравился ей куда больше, чем в тот вечер, когда они вместе ужинали в ресторане.
Дон Рауль проницательно взглянул на нее, и она снова замерла, как загипнотизированная.
— Вы уже начинаете ощущать магию этих мест. Я вижу это по вашим глазам.
Ее тут же охватила тревога. Глаза могли выдать что-нибудь лишнее, и она, сделав над собой усилие, отвернулась и с подчеркнутым вниманием принялась рассматривать великолепный закат. На фоне темнеющего неба, словно подвешенное на светящейся паутине, опускалось к горизонту солнце, все еще пламенеющее золотом. Не из этого ли фантастического буйства красок берет начало дивная радуга-дуга? Не этим ли разгулом цветов и оттенков вдохновляются красильщики шелка? Реальность или мираж — это совершенство золотисто-розового, нежнейше-зеленого, благородно-фиолетового, эти купы пальм, стройную наготу которых прикрывают крупные резные листья, подсвеченные по краям пламенем заката?
— Неописуемая красота, — прошептала Жанна. — Столько жизни в этом неистовстве, а солнце все- таки угасает.
— Этим первозданным одиночеством вы можете любоваться с каждым закатом, и всякий раз будете удивляться, словно впервые.
— Да ведь я и так впервые вижу подобное, сеньор. Точеные пальмы, деревня, затерянная среди холмов, поющие ветра — все это сохранится в моей памяти надолго.
— Вы не похожи на других, nina. Множество женщин гораздо охотнее любуются драгоценностями, чем великолепием закатов или сиянием звезд.
— Я говорю вполне искренне. Рядом с такой красотой даже ваш изумруд кажется фальшивым.
— Не очень-то вам нравится мой изумруд, правда?
— Просто на моей руке он выглядит совершенно неуместно.
— Вчера вечером, стоя на площадке минарета, вы вдруг протянули руки к звездам. Жест весьма многозначительный.
— Вам во всем чудится скрытый смысл, сеньор.
— Но вы словно молили о чем-то, nina.
— Стоит ли этому удивляться? Для сироты любая мечта всегда недостижима, если ей не помогут какие-то могущественные силы.
— Всегда. Какое ужасное слово! Не слишком ли безнадежно оно звучит?
— Да уж, наверное. Просто мне всю жизнь казалось чудесным и недосягаемым, что у множества людей есть семьи, и каждая из них тесным кружком собирается зимой у горящего камина: дрова потрескивают, собака носится по комнате, везде раскиданы книги и подушки, от горячих пончиков и чая, стоящих на столе, поднимается пар, и кто-то играет на фортепьяно.
— У каждого из нас есть мечты, на первый взгляд несбыточные. А мои вы можете угадать?
И Жанна сразу подумала о Ракели, о тенистых фруктовых рощах возле Гранатового дворца и о сыне, которого дон Рауль хочет иметь. Его мечты куда более достижимы, однако именно дети столь желанной ему женщины могут помешать дону Раулю заключить с ней брак. К тому же когда Жанна познакомится с принцессой, та несомненно ухватится за возможность женить внука на юной невинной девушке. «В какое положение я попаду, — подумала Жанна, — если окажусь невольной виновницей их ссоры».
Сумерки постепенно окутывали темнеющую пустыню плотным плащом, ночные ветры начинали петь свою песнь.
— Жанна, вы так и не ответили на мой вопрос.
Она бросила на дона Рауля осторожный взгляд.
— Я не осмелюсь, пожалуй, угадать ваши мечты, а то своей чепухой только рассмешу вас.
— А раньше вы были смелее. Ну, как вы считаете: мечтаю ли я о счастье, о любви?
— Да вы… вас и так уже любят.
— И кто же, как вы думаете?
В темноте он не заметил, как вспыхнули щеки Жанны.
— Ваша бабушка, жители Эль Амары…
— Ну-ну, кто еще?
— Ваша кузина.
— У меня их несколько.
— Дон Рауль, — она принужденно засмеялась, — не пойму, к чему этот допрос? Вы ведете себя как инквизитор. Зачем вы пытаете меня?
— Да почему вы так решили, nina?
— Потому что вы выбрали слишком изуверский способ доказать принцессе, что простая девушка не годится вам в жены.
— Ну и ну! И для этого я пытаю вас «испанским сапожком» [24]? — Раздался тихий, насмешливый смех. — Такое богатое воображение надо сдерживать, а то в вашей бедной головке перемешаются фантазии и реальность. Вы слишком мнительны и готовы переиначить любое мое неосторожное замечание, а потом уже не можете отличить вымысел от правды.
— Вы считаете, у меня богатое воображение?
— Просто оно уводит вас далековато.
— Да ведь это вы сейчас упомянули испанский сапожок!
— Какое же вы еще дитя! — усмехнулся испанец. — По-моему, вам самое место в школе.
— Наверное, так и есть, да только я не прошу вас быть моим учителем.
— Боитесь, chica?
Жанна замолчала, не желая продолжать этот опасный спор. И вдруг, взглянув за окно, восхищенно вскрикнула:
— Смотрите, звезды высыпали. Да как много, словно стайки золотых рыбок. — При этом ее лицо стало, действительно, по-детски восторженным.
— Холодает. Закройте окно и наденьте жакет. Мы проедем еще несколько миль.
Жанна послушалась, не переставая удивляться, как резко похолодало после палящего дневного зноя. Перегнувшись на заднее сиденье, она долго искала свой жакет, пока не вспомнила, что он в чемодане.
— Возьмите мой пиджак, — предложил дон Рауль. — Он брошен поверх аптечки.
— А вам самому не понадобится?
— Пока нет. Я не кутаюсь, как вы. Наденьте же, пока вас не начало знобить.
Жанна не могла удержаться от смеха: она совершенно утонула в этом пиджаке. Полы его доходили ей до колен, плечи стояли колом, а массивные портсигар и зажигалка, спрятанные в карман, создавали довольно ощутимую тяжесть.
— Не хотите ли закурить, сеньор?
— Очень хочу. Прикурите для меня сигаретку, nina. Мне просто не оторваться от руля. Хотя звезды и светят, на дороге все-таки темно, и мне совсем не хочется наскочить на скалу или переехать какое-нибудь животное.
Жанна открыла плоский золотой портсигар, достала сигарету и, прикуривая, вдруг замерла, пораженная ощущением интимности, возникшей между ними. Дон Рауль отдал ей свой пиджак, а сейчас возьмет сигарету, которой только что касались ее губы.
— Gracias [25].
— Какое милое слово.
— Наш язык вообще очень благозвучен. Я научу вас ему.
