Мбарка взял серьги, унес их в лавку, а вернувшись, подал ему четыре бумажки по пятьсот франков. В это время у дверей появился Горги Маиса; поздоровавшись со всеми, он дождался Дьенга и направился вместе с ним.
— Я к тебе уже который раз захожу, а Мети и Арам все отвечают: «Нет дома, нет дома». Видел сейчас твою сестру. Похудела, бедняжка.
— Я все эти дни в бегах.
— Но теперь-то все в порядке?
Дьенг не ответил; он прикидывал в уме: пятьсот франков старухе Ногой, остальное — сестре. Он хотел было ничего не давать Ногой, но чувствовал, что не может не дать. «Наверно, у нее есть какой- нибудь талисман, вот я и не могу отказать ей», — пробормотал он.
— Слушай, ты не дашь мне взаймы две тысячи франков? — взмолился Горги Маиса. — Я верну в конце будущей недели. Мне к тому времени отдадут долг.
— Что? Нет, не могу, — проворчал Дьенг, очнувшись от терзавших его мыслей.
— А все-таки? Может, хоть тысячу? Я и от тысячи не откажусь.
— Да не могу я, Маиса, поверь.
— Нужно помогать ближнему, Ибраима. Нельзя все себе да себе. Сам подумай, сегодня мне плохо, завтра — тебе. Кто тогда поможет? Человек человеку должен помогать.
— Да нет, Маиса, деньги, которые ты видел, мне дали под залог. И взял я их для сестры. А на что будем жить завтра, и сам не знаю.
— Как же ты пообещал денег старухе Ногой?
— А?
— Я заходил к ней. Она сказала, что ждет тебя с деньгами.
— Аллах свидетель, я еще ничего не получил по переводу. Да и деньги-то посланы не мне.
— Знаю, — ответил Горги Маиса, удерживая его за руку. — Ибраима, мы с тобой знакомы много лет. Вспомни о прежних днях! Тогда мы друг от друга ничего не скрывали. Как только мне вернут деньги, я отдам тебе долг сполна, до единого грошика, даже прибавлю. Помоги, ты ведь знаешь, мне не на баловство, мне семью кормить надо…
— Да не мои это деньги, Маиса. Как вы не поймете! Ведь перевод, на который вы все рассчитываете, не мне предназначен.
— Знаю. Но прежде, чем твой племянник вернется из Европы, я наверняка отдам долг.
— Нет у меня денег, — сухо ответил Дьенг, входя в дом старухи Ногой. «Вот что значит говорить людям правду в наше время», — подумал он.
На другой день обе супруги Ибраимы Дьенга, желая показать себя радушными хозяйками, не захотели отпустить домой мать Абду с пустыми руками. Каждая достала из своего сундучка и подарила ей красивый наряд. Брат, провожая сестру до автобусной станции, обещал приехать к ней не позже чем через неделю. А пока они шли, она всю дорогу пилила его:
— Ты, видно, так и не сумеешь выбиться в люди, достигнуть почета и уважения. Так и будешь всю жизнь прозябать в нищете. Это тебе больше нравится.
В понедельник утром, выйдя из мэрии с метрикой в кармане, Дьенг решил зайти к фотографу Амбруазу; дважды подходил он к гаражу, и оба раза дверь оказалась запертой на замок. Спросить было не у кого. Может, фотограф заболел?
И только к вечеру, подходя в третий раз, он издали увидел, что дверь гаража широко распахнута. Словно тяжелый камень свалился с его души. Подручный фотографа сказал ему, что хозяина нет и когда придет — неизвестно. Ну еще бы, конечно, он узнал клиента! Ведь с него-то и начались все их несчастья! Вот уже два дня аппарат не работает.
— Тогда верните мне деньги.
— Дождись хозяина, папаша. Я знаю лишь одно: карточки испорчены.
Подручный сел на край стола и, поставив ноги на стул, углубился в номер «Ви паризьен» с фотографиями обнаженных красоток. Чем дольше Дьенг ждал, тем больше раздражался и терял терпение.
— Если машина неисправна, честные люди возвращают деньги. Разве я торговался о цене? Нет! Раз твой хозяин не может мне дать фотокарточек, пусть вернет деньги.
— Я тут, папаша, ни при чем. Жди и не скули. Мы-то ведь из-за тебя потеряли клиентов, — сказал подручный, не отрывая глаз от журнала.
— Как ты со мной разговариваешь! Да у меня младший сын старше тебя.
Подручный, не обращая на него внимания, закурил сигарету.
— Мне ведь назначили зайти еще в пятницу… Эх ты, курильщик! Правду говорят про нынешнюю молодежь: едва родился, а уже курит.
— Не на твои деньги, папаша.
И подручный выпустил дым в его сторону. Дьенг не переносил запаха табака. Он втянул дым, задохнулся и закашлялся, схватившись за грудь. Феска его упала. Вне себя от ярости, он едва не набросился на парня.
— Спокойно, папаша! Я ведь могу и ударить, — пригрозил подручный. — Осторожней, — сказал он и, потянув к себе стол, опрокинул его. — Видишь, что наделал, старый дурак?..
— Ах, это я?.. Ну погоди же, я тебе покажу.
Но парень с быстротой молнии три раза ткнул его кулаком в нос. Хлынула кровь, заливая одежду Дьенга. У дверей уже толпились зеваки, сбежавшиеся на шум. Кто-то схватил подручного за руки.
— Да вот папаша не застал хозяина и собирается все здесь перебить, — бессовестно врал подручный.
— Ты не имеешь права ломать инструмент. Раз хозяина нет, дождись его, — сказал Дьенгу мужчина, разнимавший их.
Вытирая окровавленное лицо, Дьенг с трудом объяснил, как все произошло.
— Все равно, ты неправ, — строго повторил примиритель. — Нельзя затевать драку в чужой мастерской. Беда с этими марабутами, у них все не как у людей.
Сквозь толпу любопытных пробивалась молодая женщина в головном платке, завязанном сбоку.
— Кэбе, что случилось? — спросила она, и по выговору видно было, что эта женщина из племени ндар-ндар.
Кэбе — парень, который отчитывал Дьенга, — обернулся.
— Да ничего, Бугума. Малик тут поколотил одного святошу.
— О аллах! — воскликнула женщина, всплеснув руками. — Он весь в крови. Как избили-то его! Видно, у людей Амбруаза теперь в моду вошло драться.
— Пойдем со мной, я дам тебе умыться, я рядом живу, сказала Дьенгу женщина постарше, глядя на него с жалостью.
Дьенг последовал за ней, по дороге рассказывая, как все было. Умывшись, он сел на лавочку у дома женщины и стал не отрываясь смотреть на дверь фотографа.
Через час он завидел вдали Амбруаза. Маленький человечек шел бодрым шагом, здороваясь со всеми, кто попадался ему навстречу. Он, видимо, чувствовал себя здесь как дома.
— A-а, пришел, старый колдун, — сказал он Дьенгу по-французски.
Однако увидев, в каком состоянии его ателье, человечек перестал улыбаться, лицо его сразу вытянулось. Гнев его был подобен извержению вулкана. Подручный никак не мог привыкнуть к этим внезапным вспышкам ярости. Из уст фотографа полился поток чудовищных ругательств, оскорблявших благочестивого Дьенга.
— Хозяин, это все он, клянусь тебе, он! — твердил Малик.
Дьенгу случалось видеть людей в гневе, но фотограф представлял собой редкий экземпляр. Его лицо и шея вздулись; иссиня-черная кожа стала серой; налитые кровью, прыгающие глаза вылезали из орбит; отвисшая нижняя губа дергалась, открывая испорченные зубы.
— Хозяин, я говорил ему «подожди», а он и слушать не хотел. Вот что он наделал, — приговаривал Малик, подливая масла в огонь.
Амбруаз продолжал изливать проклятия на голову всех Дьенгов, живущих на земле. Его зычный голос
