— Ну, значит, все хорошо. Не нужно о ней беспокоиться.
Как всегда, слова Сары были полны мудрости. Со времени прошлого письма, полученного в сентябре, ни в одном из своих писем Сента никогда не говорила о тоске по дому. Наоборот, она проявляла удивительное равнодушие, вообще, к жизни своей родной семьи. И вот теперь, глядя, как Сильвестр жадно поглощал бутерброды с мясом, запивая их бренди, закусывая все это пудингом, Клое с удовольствием думала о том, что, вероятно, Г. А. хочет с ней говорить о разрешении Сенте еще дольше оставаться в Германии. Она понимала, что ей придется согласиться, хотя ей безумно хотелось опять увидеть Сенту.
Сильвестру нравилась эта мысль:
— Пусть она останется там до конца года, еще каких-нибудь шесть недель — и потом она уже будет с тобой. К тому времени она совершенно превратится в немку.
— Г. А. страшно великодушна и хочет помочь и тебе.
Сильвестр быстро посмотрел на нее.
— Как я был бы счастлив, если бы нам не нужно было помогать. Как только я смогу, я добьюсь этого.
Клое была бесконечно тронута. Такие минуты, такие слова облегчают жизнь…
Сильвестр продолжал:
— Эти проклятые пансионеры!
— О, дарлинг, ведь ты их почти не видишь. Они мало бывают дома.
— Да, но лучше, чтобы мы были одни в нем. Скажи, мама, разве отец тебе ничего не оставил?
Клое перевела взгляд и покраснела. Сильвестру стало неловко. Он нежно сказал ей:
— Дарлинг, мне страшно неприятно… не отвечай мне. Это ужасно грубо с моей стороны спрашивать тебя.
Мать повернулась к нему, и в глазах ее была детская просьба о снисхождении. Понизив голос, она сказала ему:
— Дарлинг, мне кажется, что я должна сказать тебе всю правду. Я раньше никогда тебе об этом не говорила, вероятно, просто потому, что не считала это полезным для тебя. Никто не знает, кроме Г. А. и меня, что твой отец не умер. Ах, как глупо, то есть я хочу сказать, что он не умер тогда, когда вы были детьми, как вы всегда это предполагали. Он просто бросил меня, ушел.
— Бросил, ушел, — повторил Сильвестр с выражением дикого ужаса на лице и желания уловить смысл этих слов, — Но, мама…
— Я скажу тебе все, Сильвестр. Видишь ли, твой отец и я… Он был значительно старше меня и вскоре ему все надоело. Родились вы, он жаловался и искренне ненавидел семейную жизнь. Собственно говоря, так же, как и я. Но я люблю детей. Я отдавала вам все мое время. Средства наши были ограничены. Сара не могла со всем справиться. Кроме того, мне это доставляло удовольствие. Мы тогда жили в Пиннере. Часто Сара и я ходили гулять с Нико и тобой (Сенты еще тогда не было на свете) далеко за город и проводили там целые дни для того, чтобы не возиться дома с кухней. Когда готовишь, делается страшно жарко. Еда пахнет и это ужасно неприятно. То было прелестной весной, цвели миндальные деревья, и нам было страшно приятно быть на лоне природы. Твой отец большую часть времени проводил в городе. Он не мог видеть, как сушится детское белье. Но что же делать. Ведь нужно его где-нибудь сушить, уже не говоря о том, что воздух, вообще, очень здоров. Затем родилась Сента. По-видимому, это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Виктора, твоего отца. Он сказал мне, что уезжает на короткое время погостить в Норфолк, и уехал. Быть может, он действительно туда поехал, но больше не возвращался. Два месяца спустя я получила с Явы письмо, в котором твой отец писал, что покинул меня навсегда. Он послал мне все, что мог. В то время Сента была при смерти. У меня не было времени ему отвечать. Этим все кончилось. Он больше никогда не писал.
Во время ее рассказа Сильвестр поднялся и отошел к окну. Когда она окончила, он опять подошел к ней и стал на колени. Сильвестр хотел что-то сказать. Лицо его было страшно взволновано, и в тот момент, когда он уже собирался заговорить, мать закрыла ему рот рукой. Глядя на него своей ясной и прелестной улыбкой, она сказала:
— Сядем в автобус, поедем в Портленд-Плес и услышим, что скажет нам Г. А. Потом пойдем в кино, в Павильон.
Она отняла свою руку от его рта.
— Я в одну минуту буду готова, дарлинг, только надену новую шляпу.
Глава V
На Портленд-Плесе Г. А. встретила их с «кисло-сладкой улыбкой», как выразился Сильвестр, входя со своей матерью в большую старомодную гостиную. Леди Мери Уильтсир, несмотря на свой пожилой возраст, была одета по моде. Платье ее было очень шикарно. Обилие колец и нитка жемчуга свидетельствовали о ее желании показать свое богатство.
Входя, Клое сказала ей:
— Пожалуйста, не беспокойтесь, не вставайте.
Г. А. ответила:
— Вы и Сильвестр должны сесть поближе ко мне.
Затем, осчастливив их несколькими кисло-сладкими улыбками, она сказала:
— Милые, у меня есть для вас необыкновенная новость, касающаяся маленькой Сенты.
Но в эту минуту Сильвестр, угадав, что она собирается сказать, воскликнул:
— Не помолвлена ли она?
Улыбка леди Мери застыла. Сильвестр самым наглым образом лишил ее возможности быть единственной вестницей такой чудесной новости.
— Да, это так. Необыкновенный роман. Вандорнены — очень богатая семья и, что еще более важно, очень благородного происхождения. Они…
— Да, но, — прервала ее Клое. — Ведь этого нельзя позволить. Это глупо, это почти преступно… Я… она… Сента еще беби…
— Через два месяца Сенте будет восемнадцать лет, — мягко, но решительно ответила леди Мери, — и брак, дающий ей возможность вступить в семью, подобную Вандорненам, ни в коем случае не может быть преступным, моя дорогая Клое.
— О да, я знаю. Но все это ужасно! Ведь Сента еще слишком молода, чтобы выйти замуж.
Сильвестр с любопытством спросил:
— А сколько лет ему?
— Графу Вандорнену тридцать лет.
Сильвестр вскрикнул:
— О ужас!
Леди Мери, готовая сражаться, подняла свою худую руку:
