соусом экстремизма, ксенофобии и прочего дерьма.
Их место заняли кумиры.
Вообще-то, они были всегда, за редким исключением короткой сталинской эпохи, когда к таким можно было отнести, разве что, истинных стахановцев – людей трудовой пароды. После, и до сих пор, летя в бездну, кумирами становились всё более жалкие люди – настоящие фрики, или же – банальный глянец.
Как Юра Гагарин, например, который не был лучше своих коллег, по воспоминаниям тех, кто знал его лично – даже наоборот, зато, в отличие от других больно суровых парней у первого космонавта была голливудская улыбка и фотогеничная внешность.
Но, видя перед собой его – светящегося и героического, молодые ребята – мальчики и девочки, с коротких штанишек яслей мечтали о такой же судьбе – великой и значимой. Они мечтали совершать подвиги, а не зарабатывать деньги.
Наверное, поэтому после Войны весь Мир взирал на нас, как на Титанов – Сверхлюдей. И сей факт лишь подтверждает антикоммунистическая истерия, не утихающая даже двадцать лет спустя после развала Империи Добра. Именно та Война стала лакмусовой бумажкой, благодаря которой и сегодня, спустя десятилетия, видно, кто есть кто. Страны Запада не просто вскармливали Фюрера и фактически вели его к власти, но и сдали ему часть Европы, после чего и сами сдались обросшей мясом нацистской машине. Сдались без боя и почти без потерь. У них не было ни Ленинграда, ни Сталинграда. Поэтому именно интернациональный русский народ имел право называться после Войны Атлантами, являясь в глазах миллиардов восторженных людей во всём мире Божьими избранниками.
И именно крушение Империи Добра стало началом новой Великой Депрессии, которая, в отличие от предыдущих финансовых и прочих кризисов, развивалась не в формате спирали и чёткого временного отрезка, а стремилась в бесконечность.
Глобальная система противовесов рухнула, и мир поглотила Тьма.
В конце этого туннеля не было выхода. Поэтому, не было и Света.
Сегодняшние кумиры, как и их предшественники, были целиком и полностью преданы Режиму, иногда осторожно гавкая на Власть и критикуя Систему лишь для того, чтобы выпустить пар и не дать сорвать крышку котла, туша зарождающиеся в них искры протеста.
Иногда роясь в ящиках с сотнями купленными когда-то музыкальных дисков, которые покупали сегодня только конченные лохи, как бы пафосно это ни преподносилось, даже если это была винила, - ведь всё можно было скачать из Интернета, - он осознавал ту пропасть дегенеративности, которая образовалась за последние десять лет с появлением Интернета и окончательной глобализацией СМИ, которые похоронили под собой всё доброе, светлое и прекрасное, словно куча зловонного говна, наваленная на нежную ромашку.
В какой-то момент Факер понял, что вместе с рабом из себя нужно выдавливать этот безмозглый фанатизм, даже если твои кумиры, пускай и из далёкой юности, - это не очередная размалёванная блядь (поклонники Мадонны одобрили, когда пятидесяти-с-хуем-летняя шлюха показала на сцене посеревший с годами сосок), а Oasis. Чисто из принципа он даже не ходил на их концерты, хотя еще лет десять-пятнадцать назад, когда альбомы приходилось заказывать непосредственно из Британии, так как тут просто никто такое не слушал, предпочитая отечественную эстраду, он отдал бы за такую возможность любые деньги, а если бы не было лэвэ – он бы пошел и украл, потому что братья Галлахеры и их музыка были достойны этого.
Нет, в том, чтобы слушать Oasis, не было ничего предосудительного, однако сам факт того, что они тащится от чьей-то деятельности сильнее, чем от своей, угнетал его, Факер чувствовал себя куском дерьма, и с отвращением смотрел на тех, кто поддавался таким вот слабостям, посвящая часть своей жизни другим, причем – не просто бесплтано, а относя им кровные деньги – музыкантам, актерам, режиссерам, обычным брендам, платя как последний мудак тройную цену за простое поло с крокодилом.
***
На местном танцполе было ещё темнее, чем в прости-господи-чилауте, отчего паранойя и недовольство Факера лишь усилилось.
Толкаясь, его товарищи пошли вперёд, вдруг исчезнув из виду в тёмной кишащей массе тел. На секунду его охватила паника, и он быстро и глубоко задышал. Факеру казалось, что сдавленное душное пространство было наэлектризовано ненавистью конкретно к нему, и бессы в любую секунду готовы были наброситься на него хаотической стаей пираньей, чтобы разорвать в клочья.
Сырой воздух плохо и тяжело смердел грязной пьяной безнадёгой местного бытия. Его снова начинало тошнить.
Когда Факеру уже казалось, что он бесславно загнётся среди всего этого гнетущего мрака, чья-то рука схватила его за плечо и выдернула из толпы, словно пробку из бутылки. Жадно глотнув воздух, будто в последний раз перед погружением в ледяную пучину, он вдруг зажмурился от яркого потока света.
Открыв через пару секунд глаза, он увидел вечно улыбающееся лицо Мишки.
«Бухаем?» - спросил он.
«Конечно», - ответил Факер, натянуто улыбаясь.
На сцене какой-то мудак в розовой рубашке крутил музыку, не без позёрства нажимая кнопки и щёлкая рычажки на примитивном китайском устройстве, присоединённом пучками проводов к четырём гигантским колонкам, под одной из которых они и оказались.
Короткая пауза закончилась, и асёл вновь врубил музло, показавшееся Факеру сплошным монотонным гулом, заглушившим всё вокруг, отчего следующая фраза Мишки оказалась для него чисто мимической. Логично рассудив, что тот спрашивает, что брать бухать, а в местном баре, располагавшемся по другую сторону сцены, вряд ли было что-то кроме пива и бутылочных коктейлей, Факер показал ему указательный палец, очень надеясь, что местные пацаны всё же предпочитают разноцветной дряни классическое пенное бухло.
Когда Мишка скрылся из виду, слух Факера немного адаптировался в заполнившей пространство какофонии, и он даже уловил какой-никакой ритм, опознав сочно оцифрованную версию «Ласкового мая», что само по себе было не так уж и плохо.
Тут же он почувствовал свежее морозное дуновение. Задрав голову, Факер увидел, что одна из фанер, которой забили окно под самым потолком для обеспечения, как им казалось, клубной атмосферы, теперь отошла, а сквозь разбитое стекло на него смотрит одинокая неизвестная звезда. Фанера беззвучно раскачивалась от собственной тяжести, рискуя в любой момент рухнуть вниз, возможно – на их головы.
Он осмотрелся: лучи сцены выхватывали силуэты из сотрясающейся в меланхолии танца массы, после чего они вновь исчезали в полутьме, уступая место своим клонам. При свете они не выглядели так панически пугающе как когда он застрял среди их вонючих, трущихся друг о друга тел, чувствуя, что тонет в них.
Нет, бессы не стали менее опасными, оставаясь по своей природе агрессивными и глупыми, скорее просто на время утихла и затаилась его паранойя.
***
В детстве Факер не боялся темноты, не верил в призраков и прочую чушь, просто паранойя была не его проблемой, - это было естественное состояние современного бездуховного общества.
И тот факт, что людям больше не во что было верить, после чего они уже не могли быть людьми по своей сути, был лишь частью проблемы.
Куда хуже было то, что обществу намеренно навязывали политику страха и ненависти, насаждая агрессию и недоверие через глобальные СМИ и саму философию паразитического существования.
Бессов стравливали по законам социал-дарвинизма, уничтожая, предварительно высосав все соки, тех, кто не мог больше приносить пользу системе.
Страх и ненависть были выгодны любой власти. Принцип «разделяй и властвуй» достиг своего пика, после чего каждый из нас превратился из товарища, друга и брата в конкурента и, следовательно, врага.
Всё это питала чёрная зависть, порождённая развитыми системой комплексами.
Всё это было геноцидом в чистом виде, по сравнению с которым все зверства самых кровавых режимов прошлого, даже такие расистские, как в США и Британии, выглядели лёгкими неудобствами.
Мы, как наши старики когда-то, уже не могли выйти из квартиры, не заперев её, или спрятав ключ от замка под коврик. Как никогда раньше расцвела преступность, а число преступлений – самых жутких и извращенных, самых кровавых, таких, в которые просто не хочется верить, - росло пропорционально росту бюджета на содержание силовых органов и дотаций на новые программы по слежке за гражданами.
Мы просто перестали верить друг другу. То есть, перестали верить в принципе, потому что ложь, обман, надувательство, развод – всё это стало нормой, более того – это поощрялось, став единственным способом достижения результата.
Все смертные грехи стали жизненно необходимыми, отчего любые слова и действия изначально воспринимались критически, порождая всеобщую паранойю, возможно, незаметную на первый взгляд, но сидящую в каждом из нас.
Тяжелые раздумья пришедшего в себя на сквозняке Факера вновь прервал Мишка, принёсший четыре бутылки пива. Светлое, холодное. Было даже неважно, что местный сервис не предусматривал разливать его в бокалы. Решив не уточнять марку и
