По тихим волнам океана
Моряки знают, что встретить в открытом море корабль-призрак – скверная примета. Хуже только если альбатроса убить, ну или, например, якорь всплывет. Но к якорю можно привязать груз, а убийце альбатроса привязать на грудь труп убитой благородной птицы – и тем, может быть, избежать гнева грозного Дэви Джонса.
А вот повстречать высокий фрегат на всех парусах – несущийся сквозь шторма, и в любой штиль обгоняющий самые быстрые яхты – фрегат, ни одна мачта которого не погнется при самом сильном ветре, а вымпела развеваются в самую тихую погоду: это верный знак обреченности.
В его открытые люки глядят пушки. Самые хладнокровные моряки не могут сдержать волнения, увидев их жерла: кажется, достаточно одного окрика, одной команды – и свинцовые ядра пробьют стальную броню, как жестяной лист, а огненное дыхание картечи снесет с палубы все живое.
Седые каперанги и безусые юнги с трудом переводят дыхание и молятся высшим силам, чтобы проклятие миновало.
Нет в море более грозного призрака. Кракен испуганно уступает ему дорогу и ныряет в океанские глубины, Моби Дик ищет обходные пути, а птица Рух издали поворачивает, чтобы не пересечь курс черному фрегату – вечному страннику.
Легенды говорят, что никогда, никогда и никогда не пристает он к земле.
И легенды, как всегда, врут.
Затерянный в седых водах Атлантики, лежит остров. Не остров даже, а просто скала, осколок древнего царства и памятник былого величия. Эта скала возвышалась когда-то над могучей столицей, с нее вели счет звездам астрологи, а влюбленные любовались звездами и шпилями дворцов. Когда-то. Давно.
Прошли тысячи лет. Ушла под воду Атлантида. Спит под океанскими волнами былое величие. Погребен под слоем ила и пепла могучий город с дворцами, шпилями, башнями и колоннами. В усыпальницах царей спят рыбы, а бывшие влюбленные превратились в водоросли и морскую пену.
А скала, затерянная в океане, сама стала усыпальницей. Правда, в ней спит только один мертвец – привезенный врагами и зарытый в мягкий песок. Придавленный тяжелым камнем, чтобы никогда не поднялся из своего последнего приюта, не вырвался из последней клетки.
Ненависть к нему была так сильна, что даже после смерти его лишили самого главного – родины.
Но может быть, именно поэтому каждый год к пустынному и дикому острову пристает черный фрегат. Всегда в один час – минута в минуту спустя один оборот Земли вокруг солнца с того момента, как перестало биться это неистовое сердце.
Тогда, как и при жизни, наплевав на условности и запреты, император встает из гроба.
Он отряхивает походный сюртук, поправляет в петлице орден Почетного Легиона и надевает потрепанную треугольную шляпу. Всходит на борт.
На корабле-призраке нет команды: она не нужна. Маршрут всегда один и тот же – от острова святой Елены к Франции. К Франции, где остались верные соратники, где помнят еще былую славу и где должен ждать его любимый сын и наследник.
Фрегат не плывет уже по волнам, он летит, стремительно и уверенно, сбивая с курса пролетающие самолеты и создавая помехи на спутниках. Он летит над Атлантикой, пролетает Геркулесовы Столпы и вот, в туманной дымке видно уже французское побережье.
Император не может ждать: может быть, теперь-то все повернется иначе! Он расхаживает по корме, руки скрещены на груди, глаза горят красноватыми отблесками мирового пожара, а левое бедро дергает судорога.
Да, в этот год все будет иначе. Он призовет старых ворчунов, и маршалы Ней, и Мюрат, и Массена и Сен-Сир встанут во главе нового войска, которое бросит весь мир к ногам императора Наполеона Второго, а Францию вернет ее любимому, любящему ее Первому Консулу.
Он сбегает по сходням на скалистый пляж недалеко от Марселя, целует французскую землю и зовет, громко – как на Аркольском мосту: «Кто любит меня, кто верит мне – за мной!»
Но тих каменистый пляж. Одинокая чайка жалуется на горькую жизнь одиноким звездам. Старые ворчуны спят вечным сном: кто-то в своих могилах, кто-то в долине Эльбы – а кто-то на чужбине, в холодных русских снегах или под знойными песками Египта.
Маршалы… Что маршалы, они тоже люди? Не просто так заплутал в чортовом тумане старый лис Груши, и Бернадот предпочел сохранить себе шведскую корону – чем потерять вместе с нею и голову.
Кто-то продал свою шпагу и хотел бы забыть об этом навсегда, на том и на этом свете, а кто-то погиб за своего императора один раз и не видит смысла делать это вторично.
Единственный сын – его нет больше на земле. Он ушел за край, по ту сторону занавеса. Туда, откуда не возвращаются. Туда, где давно надо было бы быть и самому императору – если бы не его неистовый нрав: неуемное честолюбие, жажда вернуть все, что отнято.
Да, так происходит год за годом – и этот год не стал исключением. «А может быть, дело вовсе не в честолюбии?» – спрашивает себя император-мертвец. Может быть, сами боги карают его за все совершенное. За то что сам, против их воли и воли самой Истории надел на себя корону. За тщеславие. За реки пролитой крови. За поражение.
Да, видимо боги могут простить победителю все –кроме поражения.
Лихорадочный блеск, багряный отсвет мировых пожаров и революций гаснет в глазах императора, и махнув рукой, как и год назад, как без малого две сотни лет подряд, он готов вернуться на свой призрачный фрегат и уйти к месту своего не-упокоения. До следующего раза. До следующего года. До следующей вечности.
Но на его плечо ложится рука:
- Ваше Величество…
Резко оборачивается, всматривается в лицо того, кто посмел обратиться к проклятому монарху.
Белый парадный мундир, украшенный орденами и медалями обтягивает грузную фигуру старика. Черный плащ почти сливается с чернотой марсельской ночи. Эфес золотой шпаги с полосатой оранжево- черной лентой. Время не пощадило смельчака: его рука на эфесе – сплошные кости, матово белеют в звездном свете. Щеки висят лохмотьями, видны зубы. Но это лицо: боги, боги мои, это лицо император узнал бы из тысяч, из десятков тысяч!
Он звал друзей, он звал соратников – никто не явился. К этому отверженный был готов. Но теперь – теперь злейший враг пришел, видимо, поглумиться над ним, униженным, опозоренным, разбитым. Нельзя показывать слабость. Нельзя показывать обиду. Гордо выпрямиться, взглянуть в холодные, расчетливые глаза русского лиса:
- Господин фельдмаршал, вы пришли позлорадствовать моему положению после смерти, потому что это не получилось у вас при жизни?
Его визави тихо смеется, правая рука, затянутая в лайку, поправляет повязку на глазу:
- Нет, мон мэйтр [искаж. франц. 'mon maitre' – «хозяин» – обращение, допустимое к трактирщику и в более редких случаях к монархам]. Я пришел предложить вам союз.
Наполеон смятен, потрясен – если бы разверзлись скалы, отступило море и сам Вельзевул вылез бы из геены предложить ему союз – он, наверное, удивился бы меньше?
- Что вы имеете в виду, господин фельдмаршал? Поясните, и постарайтесь побыстрее – у меня мало
