Идет егерь, в сумке у него болтаются две вороны; мысленно он обшаривает весь берег, обрывы, наклонившиеся над водой деревья, поросшие камышом излучины, ломает голову, где же нора большой выдры? Может, возле мельницы? Нет, выдра избегает соседства с человеком. Или она переселилась куда- нибудь, и следы ее старые? Нет! Янчи вчера нашел свежую рыбу. Где же она прячется, где?
А Лутра после выстрелов успел уже успокоиться. О происшедшем он узнал по тому, что вороны упали в воду возле норы, да и сорока предупредила его, что по реке плывет лодка. Новость эта не особенно его встревожила, но при звуке первого выстрела он подпрыгнул. И тут же услышал, как ворона шлепнулась в реку, потом раздалось жалобное карканье и второй выстрел, теперь уже совсем близкий. Лутра стал обнюхивать запасный выход, поскольку лодка, чтобы выловить из воды убитых птиц, повернула перед главным, и откуда было знать старой выдре, что на сей раз не ее шкура стоит на карте? Она понимала, что это дело нешуточное; шкурой она дорожила больше, чем Миклош брюками, ведь егерь и без брюк остается все тем же Миклошем Вашвари, а выдру без шкуры выдрой уже не назовешь.
Итак, Лутра внимательно смотрел в окно туннеля, которое передавало сигналы света и звука; но шум смолк, голоса отдалились, и плеск весел почти затих. И потому он опять лег на брюхо, ранка на морде заныла, и тогда ему померещилось, будто перед ним стоит цапля. Глубокий порез воспалился, и тяжелый дух гноя проник в запасной выход, где сидел настороже жук — мертвоед Зу. Зу сразу приободрился.
— Ах, какой прекрасный аромат, — и влетел в теплый воздух норы. — Где-то здесь. Здесь должно быть. Поглядим-ка… — И он начал ползать по опавшим листьям, пока не попал в задний отнорок. — М-м-м… зум-м-м.
Он взлетел, а Лутра открыл глаза, словно спрашивая: «Как ты здесь оказался?»
Старая выдра не переносила присутствия посторонних в своем доме. Ни больших, ни маленьких. Она лежала не шевелясь, но насторожившись.
М-м-м… зум-м-м, замечательная рана, замечательная глубокая ранка, теперь я сделаю над ней круг…
Но жук сделал только полкруга: как только он подлетел к носу выдры, та расправилась с ним одним взмахом лапы, необычайно быстрым и точным. Этого уже не узнал Зу, и никто никогда, конечно, не узнает, — кому до этого дело? В норе стало темно, однако Лутра прекрасно чувствовал себя во мраке; он широко раскрыл глаза и даже несколько расслабился, ведь он отличался прекрасным зрением, и его
единственный большой враг, человек, был по сравнению с ним просто слепым.
Но вот Лутра потянулся, а потянувшись, почувствовал, что голоден. Голод же рождал мечты о рыбе, лягушке или крякве, словом о какой-нибудь пище. От таких мыслей не сидится на месте, поэтому Лутра скатился вниз по гладко утоптанному дну туннеля и, по привычке понюхав воду, нырнул. Уши он аккуратно закрыл, вернее, они инстинктивно закрываются сами так же, как человек инстинктивно делает вдох.
Вода была достаточно прозрачной, Лутра огляделся и, извиваясь всем телом, поднялся кверху и поплыл «посередке», так что и под ним, и над ним был слой воды примерно в человеческий рост. По дну кто-то ползет, не плывет, а ползет, хотя это и рыба, налим. Такой же ночной хищник, как выдра. Он отдыхал среди прибрежных камней, а теперь полуползет, полуплывет в поисках «хлеба насущного». Меню налима: водяные насекомые, личинки, червяки, головастики, рачки и, к сожалению, икра. Налим — очень вредная рыба, но этот уже больше не сможет причинить вреда. Лутра падает на него мягко, неслышно, как осенний лист с дерева на землю, и хватает почти не сопротивляющуюся жертву. Потом с налимом в пасти высовывает голову из воды, два глотка: была рыба и уже нет ее.
Вечер звездный, вокруг тишина, никаких подозрительных запахов; налим заглушил сосавший выдру голод, и поэтому Лутра никуда не торопится. Он ложится на воду и отдается во власть течения. Только рулит хвостом.
—Жизнь прекрасна, — сказал бы Лутра, будь он человеком.
Но он молчит и лишь чувствует, что жизнь прекрасна. Проста, как действие выключателя. Щелчок, — и комната озаряется светом, еще щелчок, — и свет сменяется тьмой. Какое-то шевеление в реке, и мышцы, как пружины, посылают выдру навстречу добыче; какой-то звук, и она скрывается под водой; предательский ветерок, и вниз головой она прыгает в реку, ни о чем не рассуждая, не понимая сложные действия своего совершенного организма. Но не будем из-за этого бросать в Лутру камень, ведь миллионы людей щелкают выключателем, не имея понятия о сложном действии материалов и машин, вырабатывающих и передающих электрический ток, повышающих или понижающих его напряжение, о том, как электрический ток переходит в работу или свет. Щелчок выключателя — и загорается электричество или приходит в движение машина, а человек лишь смотрит, горит ли электричество, пришла ли в движение машина. Будто иначе и быть не может.
Течение несет Лутру, как корягу, но для человеческого глаза он невидим, и он чувствует это. На худой конец его может увидеть сова Ух, которая видела его и раньше; но она лишь бросила на него взгляд и понеслась дальше, легко, точно пушинками, взмахивая крыльями, как это умеют делать совы. Ух вела бы себя совершенно иначе, если бы по реке плыла серая крыса или водяная мышь. Тогда она сцапала бы ни о чем не подозревающую крысу или мышь, и был бы у нее обед, — ведь совы обедают ночью. Но напасть на большую выдру это все равно, что попытаться опрокинуть мчащийся на полной скорости локомотив. Во всяком случае, это самоубийство, а поскольку животные никогда не кончают жизнь самоубийством, Ух полетела к противоположному берегу, где сонно мурлыкала мельница, и ее большое колесо крутилось в воде так решительно, словно подгоняло реку. Сову влекли к мельнице приятные воспоминания: там, под старым полом, водилось много крыс, и всегда имело смысл именно там попытать счастья. Крыса грызет и умерщвляет все, что может. А если учесть вдобавок, что она плодовита почти так же, как мышь, то можно лишь с одобрением следить за полетом совы к мельнице, где она по одной вылавливает крыс между бревнами у шлюза и даже в водосточной трубе, — ведь попадаются крысы-альпинисты, любительницы больших высот. Но ловля эта не всегда безопасна: крыса кусается, пока есть сила, и сова должна ловко схватить ее, чтобы избежать укуса. Но Ух ловка, с молодыми крысами она управляется запросто, лишь с крупными, голомордыми отцами семейства приходится быть осторожнее.
Эта сова относилась к семейству неясытей и особенно отличалась в истреблении мышей, но ловила и ласок, горностаев, даже хомяков. Иногда, правда, подхватывала и какую-нибудь пташку, спящую на дереве, но вообще, как и всякая сова, была птицей для человека полезной.
Она села на мельничную трубу так бесшумно, что ничье ухо — даже выдры! — этого не услышало бы. Ее мягкие перья не создают шума в воздухе, а лапы мягко, словно тень на воду, опускаются на край трубы. Она вертит большой косматой головой и, широко раскрыв глаза, внимательно изучает все вокруг. Сейчас она видит, как одна из кошек мельника идет по двору с мышью в зубах. Кошка скрывается где-то возле конюшни, и это к лучшему, Ух терпеть не может кошек, даже немного боится их, и вообще ей мешает, когда видят, как она охотится. Затем смотрит на окно, в светлом проеме которого движется, а потом исчезает то одна, то другая тень. Но это ее не волнует, как и то, что по двору проходит человек, который ее не замечает.
