меня в глотке пересохло.
И он закончил речь неподражаемыми виршами собственного производства:
— Браво! — восторженно завопили его почитатели. — Какой поэт! Какая эпопея! Наша национальная гордость! Бис! Браво!
Жоан Смельчак не мог больше выдержать. Он повернулся спиной к живому монументу и покинул этот город, стремясь дойти наконец до желанной стены.
ЖОАН ТРУС
Жоан Смельчак вышел к Белому лесу, который, по его расчетам, примыкал к стене, расположенной близ деревеньки Поплачь, А Затем Проглоти Свои Слезы, и на опушке леса заметил сидящую на придорожном камне девочку, которая плакала горючими слезами.
— Так… — с нескрываемым удовлетворением сказал он. — Вот и неизбежная девочка, вся в слезах, среди дороги, — в стране волшебных сказок нередко прибегают к такому приему. Чтобы не нарушить традиций, мне следует теперь подойти к малышке и пустить в ход обычный в таких случаях вопросник. Начать надо так: «А почему ты, детка, плачешь…» И, уж конечно, она примется изливать мне душу, повествуя о своих бесчисленных горестях… Так нет же! Я отказываюсь принимать участие в этом фарсе! Я рожден в деревеньке Поплачь, А Затем Проглоти Свои Слезы, и слезами меня не проймешь. Плачь, рыдай сколько тебе угодно, моя милая!
И несколько шагов Жоан Смельчак прошел с каменным безразличием. Такое нарушающее программу поведение явно задело девочку за живое, и она в отместку издала серию пискливых звуков, которые, впрочем, выражали не столько горе, сколько упрямство.
— И–и–и–и–и–и! И–и–и–и–и–и–и–и!
— Ишь как тебя разбирает, — пробормотал себе под нос Жоан Смельчак. — Ты хочешь, чтобы я спросил у тебя: «Почему ты плачешь, моя деточка?» Как же, дожидайся! Но когда он отошел метров на двадцать и уже считал себя избавленным от участия в этом сентиментальном приключении, девочка внезапно спохватилась и бросилась за ним вслед.
— Ах, какой ты бессердечный! — Она злобно схватила Жоана за рукав. — Ты даже не удосужился спросить, почему я плачу! Что ж, по–твоему, меня сюда посадили, как тряпичную куклу? — И она сердито напустилась на него: — Ну живей, глупый! Делай, что тебе приказывают, спроси у меня, отчего я плачу. Ты же знаешь, что я почти сирота… Отец мой умер, мать разбил паралич, у нее отнялись ноги, и все же она целыми днями шьет, чтобы прокормить семью. А мой братишка…
Тут из глаз ее покатились слезы, крупные, как дождевые капли (ох, не впервые разыгрывала она эту сцену). И Жоан Смельчак, который так хотел проявить неуязвимое хладнокровие, не смог пренебречь ее горем; чувство сострадания мало–помалу овладело его сердцем, и к горлу подступил комок.
— Что же случилось с твоим братом?
— Не знаю… — всхлипнула девочка, утирая слезы. — Несколько дней назад мы с ним ходили собирать на обед лесную малину и ежевику, и он заблудился в лесу. Вдруг его съели волки? Или еще того хуже: быть может его похитила ведьма Принудительного Счастья.
— Принудительного Счастья? Какое нелепое имя! Почему ты ее подозреваешь? Разве она такая злая?
— Говорят она просто ужасна. Вернее, предполагают, потому что до сих пор никто никогда ее не видел, разве что ее жертвы. А насчет того, какая она собой, мнения расходятся. Одни уверяют, будто на голове у нее не волосы, а колючая проволока ядовитые змеи выползают у нее из глаз, вместо языка острая пила, руки — из раскаленного железа, пальцы — ремни, такие как у плетки–семихвостки, ноги мохнатые, а вместо ступней раскаленные добела козьи копыта… На спине же у нее крылья, как у летучей мыши, чтобы летать по ночам на шабаш…
— Фу, какая мерзость! Ну и чудовище, — с отвращением сплюнул Жоан. — Необходимо ее уничтожить.
— Погоди! — остановила его девочка. — Не всем она кажется такой гадкой. Некоторые считают, что эта женщина неземной красоты, умная и очаровательная, и что живет она не в Черной пещере, где издавна обитают ведьмы в компании сов и скелетов, а в саду Синих голубок, который освещается особым солнцем из живых цветов.
— Но что же все–таки ей нужно от людей?
— Она хочет их осчастливить, — так, по крайней мере, утверждают приверженцы Прекрасной ведьмы. Кого убеждением, кого силой, а для этого бросает свои жертвы в клетки с невидимыми решетками…
— А что говорят ее недруги?
— Что она порабощает мужчин… высасывает кровь из женщин… и что ни утро возвращается домой с двумя или тремя свежими трупиками за поясом. Этот рассказ подстрекнул любопытство Жоана. А где обычно появляется эта ведьма? — На поляне Костей, ровно в полночь. Воцарилось молчание, и девочка опять принялась за свое: она ударилась в слезы, прерывая свой плач жалобными стонами.
— Ну что ж… — решился тогда Жоан Смельчак, отнюдь не желая присутствовать при новом взрыве жалоб и стонов. —Я иду на поляну Костей.
— Берегись ведьмы, — напутствовала его девчушка, глаза у которой расширились от страха.
— Не волнуйся… Пока меня беспокоит только твой брат. До ведьмы очередь дойдет позже. Может быть, я уговорю со креститься… Или принять другое имя. Пусть называют ее ведьмой Счастья, Возможного Только Для Дураков.
Девочка принялась настойчиво отговаривать его идти на поляну Костей, и голосок у нее стал слегка дрожать, предвещая неминуемые рыдания. Поэтому Жоан Смельчак поспешно распрощался е ней и скрылся в чаще; он надеялся добраться до поляны один, без провожатых, благодаря волшебной способности ориентироваться в любой обстановке; эту способность он приобрел автоматически, едва лишь очутился в заповеднике Диковинных Созданий.
И в самом деле, незадолго до полуночи он вышел на широкую поляну, которая со всех сторон была сдавлена скалами и валунами; эти утесы напоминали по своей форме черепа, и Жоан Смельчак без труда убедился, что попал куда следует.
«Именно здесь и должна быть поляна Костей, — подумал он. — Теперь остается только найти брата этой малышки, чтобы вырвать его из когтей ведьмы Принудительного Счастья, хотя вообще–то я бы и сам не прочь свести с ней знакомство; любопытно, чем она расчесывает кудри из колючей проволоки? Плоскогубцами или еще каким–нибудь инструментом?»
В ту же секунду его схватили — возможно, это был остроумный способ наказания — чьи–то дрожащие руки, чьи–то зубы выбили где–то за его спиной дробь и робкий голосок тихонько проскулил:
— Мне бо… яз… но…
Первым делом Жоан Смельчак (ему ведь не в диковинку были всякие неожиданности) попытался освободиться из объятий трепещущего незнакомца, фигура которого ясно вырисовывалась в бледном свете луны. Но он тотчас взял себя в руки и, не отталкивая этого человека, принялся его разглядывать.
Это оказался юноша примерно такого же роста, как Жоан, и удивительно похожий на Жоана, ну просто брат–близнец; одно только отличало его от Жоана: глаза у него от страха были широко раскрыты, волосы стояли дыбом, зубы стучали, как кастаньеты, а руки непрерывно тряслись.
— Мне… бо… яз… но… — повторил он снова. Чтобы ободрить его, Жоан Смельчак громко спросил:
— Чего же ты боишься, дружище?
— Я боюсь… всего… — пробормотал тот. — И того, что я здесь… совсем один… И деревьев… И ночи… И самого себя… Ой–ой–ой! Страшно!!! Могучий порыв ветра всколыхнул лес, и юноша еще теснее прижался к Жоану.
— Ты слышишь? Это при… ви… де… ние… — простонал он. Жоан Смельчак расхохотался, радуясь своему смеху:
— Что ты городишь, глупыш? Какое там еще привидение, черт побери! Успокойся, никто тебя не обидит. Пригладь волосы, перестань таращить глаза и, чем пугаться деревьев, ветра и лунного света, бери лучше пример с меня. Смейся! Пой! Даже если тебе страшно… Слышишь? А теперь давай–ка всетаки
