— Боже мой, но почему именно коньяк? — смеясь, воскликнула она. — Я его не люблю.
— Потому что водка — не романтично, шампанское — банально, а вино — слишком долго.
— Долго? — уцепилась за странное слово Радмила.
— Долго добирается до мозгов, — объяснил Феликс, продолжая извлекать из необъятных карманов пиджака конфеты и шоколадки.
— А-а, так ты меня хочешь напоить? — еще больше развеселилась Радмила.
— Именно. Быстро и качественно. Поэтому коньяк — в самый раз.
— А зачем ты хочешь меня напоить?
— Хороший вопрос. Риторический…
…Ночь стучалась в окно бархатными кошачьими лапками. Радмила равнодушно смотрела на то, что халатик неприлично задрался выше коленок — коленок, которые не следовало бы демонстрировать такому ценителю прекрасного, как Феликс. Но сейчас ей было все равно, тем более что сам Феликс сидел лишь в одних штанах: свой пиджак, а заодно и рубашку он давно скинул, сказав, что в квартире жарко.
А ведь и в самом деле было жарко. Радмила буквально плавилась, задыхалась, ей не хватало воздуха, особенно когда она смотрела на грудь Феликса, покрытую темными волосками. Они так красиво сбегали вниз…
А его руки! Подкачанные, смуглые, мускулистые, сильные и ловкие.
У-у-у.
«Он меня на год младше, — вздыхала она, с мукой отводя в тысячный раз глаза от Феликса. — У него в активе — с десяток красоток-фотомоделей. Он знает толк в красоте, он ее понимает. Он ее любит. Он ей наслаждается. А я? Дура! Дура! Дура!»
О чем они говорили? Да обо всем на свете. Они смеялись, кормили друг друга конфетами и запивали коньяком, глотая его как воду. Было слишком хорошо, чтобы это продолжалось долго.
Бутылка незаметно опустела. У Радмилы в голове давно все сместилось. Восторг бродил по телу. Радмила полулежала на софе, понимая, что встать с нее будет проблематично. Впрочем, зачем вставать, если Феликс сидит рядом? Его колено касается ее оголенного бедра.
Радмила посмотрела на его нос. Сегодня он ее несказанно привлекал. Впрочем, и раньше этот знатный носище будил в ней неведомые чувства, а сейчас особенно.
— О чем ты думаешь? — улыбнулся Феликс, чуть наклонившись над ней. Его повлажневшее лицо блестело в свете люстры. Агатовые глаза дьявольски заманчиво мерцали.
— Я думаю о том, что хотела бы сделать, — медленно проговорила она, зачарованно рассматривая его нос.
— Тогда сделай это. — Феликс наклонился еще ниже.
— Да, я сделаю.
Она подняла руку и дернула его за нос. У Феликса вырвался невразумительный звук.
— Давно хотелось, — блаженно выдохнула Радмила и, закрыв глаза, отключилась.
6
— Ключи отдай. Отдай ключи.
Радмила мрачно смотрела на Феликса. Ее лицо, загримированное для съемки, горело. Сегодня у Леночки ушло в два раза больше тональных средств, потому что «фотомодель» явилась с сильнейшим похмельем, которое весьма конкретно прорисовывалось на лице в виде темно-фиолетовых кругов под глазами, смятой кожи и углубившихся морщинок. Леночка не пожалела грима и ругательств, которыми могла бы размазать по стенке любого — так же легко, как тональный крем по коже.
В эту субботу должна была состояться последняя съемка. Последние щелчки фотоаппарата, последние замечания и колкости свирепого в запале Ипатова, последние лучи осветительных приборов, последние вспышки в глазах.
И в этот день она проснулась одна-одинешенька в своей квартире, укрытая до подбородка пледом. В комнате никаких признаков Ипатова-младшего не наблюдалось. Не было даже бутылки и оберток от конфет и шоколада. Все исчезло.
И Феликс тоже.
Она лежала и глотала слезы. Голова раскалывалась, желудок скандировал — на свободу!
«Как же так? Как он мог уйти, бросить меня одну в незапертой квартире? Да кто угодно мог зайти и сделать со мной что угодно! Неужели ему все равно? До такой степени?» Господи, как же ей было больно от этой мысли!
Ненужная.
Она никому не нужная.
Ноль.
Ничтожное ничто.
Однако когда Радмила собралась выходить, оказалось, что дверь все же заперта. Ключами. Сначала она ничего не поняла. Как Ипатов мог уйти и запереть за собой дверь, если ключей у него нет? Ее экземпляр гремел у нее в сумочке.
А затем до нее вдруг дошло. Она кинулась к серванту, где среди собачек лежала запасная пара. Так и есть! Ипатов ушел, прихватив второй экземпляр. Глазастый, паразит!
И вот теперь она стояла в студии и требовала от невозмутимого Феликса ответа и ключей.
— Ключи? Какие ключи? — пожал плечами Феликс, что-то подкручивая в фотоаппарате.
Выглядел он потрясающе. Не скажешь, что накануне глотал коньяк в лошадиных дозах. От такой несправедливости Радмила взбесилась окончательно.
— Ты ушел и запер дверь. Ключами. Моими ключами! Отдай ключи!
— А может, я запер ее изнутри и просочился сквозь стену, как дух святой? — ухмыльнулся Ипатов- младший-мерзавец.
Радмила посмотрела на его крепкую фигуру, вспомнила волоски на груди и руках и яростно помотала головой:
— Ты не дух. И совсем не святой. Отдай ключи.
— Злая ты.
— И буду еще злее. Отдай ключи.
— Я их потерял.
Радмила задохнулась от такой наглости. Ей снова хотелось орать и топать ногами. У Ипатова- младшего отлично получалось лишать ее здравомыслия и душевного спокойствия.
— Отдай ключи.
— Вчера ночью я был изрядно навеселе. Запереть дверь у меня получилось. А в такси я заснул. Так что нет у тебя теперь вторых ключей.
— Я сменю замок.
— Похвально. Но только после съемок. У меня уже все готово. А у тебя?
Ипатов властно указал глазами на стул, и Радмила поплелась на свою освещенную лампами Голгофу, твердя, как молитву: «Последний день».
Последний.
Все когда-нибудь кончается. Вот и ее сказка почти кончилась. Завтра начнется просто жизнь. Без Ипатовых. Старая, прежняя, проверенная и бесполезная жизнь.
Слезинка покатилась по отшлифованной коже. Ну вот, драгоценный кадр пропал. Радмила взглянула на Ипатова. Тот продолжал фотографировать.
Слезы.
Ее слезы.
— Голову наклони влево, — произнес он, смотря в объектив. — Ниже, еще чуть ниже. Вот так. Теперь замри.
Бесстрастные слова бесстрастного профессионала. И сердце у него такое же. Холодное, как
