части остающихся машин.
За двое суток они, сбивая с дороги шальные синие отряды, прошли более трех сотен верст — и успели. Удар с тыла смял боевые порядки частей Алина, нарушил управление, и соц-нацики не выдержали. Паническое бегство, начавшись с первых, попавших под танковый удар рот, перекинулось на остальные подразделения, как огонь в высушенном летней жарой лесу. И двадцатитысячная группировка в считаные минуты почти в прямом смысле растаяла, развеялась, словно дым. Лишь несколько полков не поддались всеобщему поветрию, попытавшись отходить организованно. Их рассеяли турбокоптеры, но это было уже следующим утром…
Сейчас же…
Помню, что когда я увидел первый появившийся из леска танк, то решил, что со мной — от усталости ли, от бессчетных контузий, просто от напряжения — начало по-дурному шутить собственное зрение. Танк был не защитно-зеленым — он был выкрашен в красно-бурый цвет. И только когда он в десятке метров перед окопами остановился, развернувшись бортом, я понял, что по лобовой бронеплите прошлась отнюдь не кисть маляра.
Корниловск встречал нас как героев. Видимо, господа обыватели испытывали некий комплекс вины за то, что, отсиживаясь по подвалам, не удостоили подобного приема своих освободителей-борейковцев. Посему постарались отыграться на нас. Организовано сие действо было в лучших традициях какой-нибудь слащавой до оскомины довоенной ура-патриотической фильмы — гремел, сверкая начищенной медью, оркестр перед строем, отжимаемая редкой цепью толпа старательно закидывала нас цветами… какая-то юная гимназисточка в ярко-синем платьице, повиснув на шее, впечатала мне в щеку граммов полтораста алой, цвета артериальной крови, помады. Я долго и старательно оттирал сей штамп платком — а затем передал его шагавшему рядом подполковнику Филатову, которого «облагодетельствовали» сразу тремя подобными отметинами.
Мне же… больше всего на свете мне не хотелось оглядываться назад — я и так слишком хорошо знал, как коротка наша колонна. И знал, кого в ней нет… и уже никогда не будет.
Из 1-й десантной бригады и 2-го штурмового полка — всего чуть больше восемнадцати сотен человек — подхода борейковцев дождался лишь каждый третий. Сгоревший в сбитом аэровагоне капитан Ерофеев… Коля Волконский… Прапорщик Дейнека…
От Андрея осталась только располосованная осколком офицерская сумка, которую, отворачивая красное от слез лицо, принес унтер Петренко.
Наверное, там, в такой пустой и тихой петроградской квартире, его мать сейчас встала перед иконой, беззвучно шепча: «Господи, спаси и сохрани»… Кто найдет для нее слова? Да и можно ли их найти?
Потом был митинг, старательно зафиксированный во всех «летописях» как стихийный — как же, как же… стихийность его была разве что в том, что вместо заранее сколоченной трибуны опорой ораторам послужил «случайно» оказавшийся на площади танк. Первым выступал свежеизбранный городской голова — невысокий пухленький человечек, следом за ним на башню вскарабкался сам комкор-2. Впрочем, говорил Анатолий Алексеевич недолго и, как мне показалось, неохотно.
За Борейко же поспешил отметиться его превосходительство генерал-майор Синев. Следующим оказался майор Артамонов — спасибо еще, что кто-то из Димочкиных адъютантов догадался вручить ему листок с заготовленным спичем, ибо выглядел наш комбриг куда менее уверенным, чем сутки назад в блиндаже. Дальше стали мелькать какие-то уже совершенно незнакомые личности, штатские и не очень…
Изливающийся из их глоток словесный понос я уже пропускал мимо сознания совершенно автоматически, мечтая лишь об одном — добраться до койки в казарме, объяснить соседям, что беспокоить меня в ближайшие сутки-трое будет весьма — вплоть до самых фатальных последствий! — вредно для здоровья, после чего провалиться. В забытье, и черт-те-куда-нибудь… лишь бы не видеть
Выяснилось, однако, что ни в какую казарму мы не пойдем. Ибо корниловское купечество, точнее, его уцелевшие от социал-интернационалистических «чисток» представители, уже успели сымпровизировать некий «фонд», предназначенный для оплаты нужд героев-освободителей, к лику которых мы наравне с борейковцами имеем счастье быть причисленными. Сумма сия — весьма немаленькая даже по нынешним инфляционным временам — среди прочего обеспечивала нам проживание в бывшем лучшем отеле города. Год синего владычества, разумеется, сказался на нем не лучшим образом, но, по крайней мере, облюбовавшие его представители ПУСФ — чем именно занимались располагавшиеся под сей не сбитой пока с фасада вывески, я понятия не имел и узнавать не желал — так вот, господа соц-нацики из ПУСФ все же уберегли отель от разорения со стороны своих собратьев по знаменам,
Мне, как одному из старших офицеров, достался шикарный пятикомнатный люкс — впрочем, сейчас среди всей этой провинциально-аляповатой роскоши меня интересовала лишь дверь, которую можно было запереть на ключ, да кровать, на которую можно было бы рухнуть, не раздеваясь…
Очнулся я уже поздним вечером и в первый момент даже не смог идентифицировать звук, выдернувший меня из зыбкой пелены полубредового сна. Затем звук повторился — четкое мелодичное позвякивание. Кое-как разлепив веки, я сумел различить на фоне струящихся из окна темно-синих сумерек черный силуэт, нависший над столиком с бутылкой в руке — похоже, именно ее горлышко и издавало при соприкосновении с ободком бокалов пробудивший меня звон.
Человека, столь бесцеремонно хозяйничающего в моем номере, я почти не различал. Лишь когда он повернулся, дабы поставить бутылку, на плечах коротко блеснуло золото погон, но вечерний полумрак вовсе не помешал мне опознать оную персону практически мгновенно — ведь этого человека я знал, и знал хорошо.
Его превосходительство генерал-майор Димочка опустился в кресло и замер, выжидательно уставясь на меня.
Я посоветовал ему отправиться к черту!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Господин генерал-майор ничуть не смутился, встретив с моей стороны подобное хамское отношение. Здороваться он, правда, не стал, ограничившись сообщением, что отсутствием света в номере я обязан оконному стеклу, не перенесшему звуков уличных боев и его, Димочкиному, нежеланию привлекать в оставленное оным стеклом незащищенное пространство половину корниловских кровососов. Жаль, конечно, что при таком подходе нам не удастся выдержать весь подобающий принесенному им «Мартелю» ритуал дегустации, но мы можем хотя бы…
На этом месте я перебил его, выдвинув встречное предложение — раз его превосходительство не хочет отправляться к своему рогато-копытному дружку незамедлительно, то он вполне может проделать сей маневр сразу после того, как изложит, что именно этому самому черту от меня потребовалось.
Не припоминаю, чтобы я доселе хоть однажды разговаривал со старшим по званию офицером, а уж тем более со своим непосредственным начальством в подобном тоне. С другой стороны, до сего дня мое начальство не материализовывалось у меня в номере с бутылкой коньяка, пусть даже и такого хорошего, как это уже ощущалось по струящемуся из бокалов тонкому аромату.
Димочка тихо рассмеялся — похоже, полусонные попытки эпатажа его всего лишь забавляли — и сказал, что лично он, несмотря на все мои попытки выглядеть неблагодарной скотиной, все же жаждет разделить со мной для начала хотя половину «напитка богов» и лишь затем намерен допустить в разговор темы иные, нежели безоговорочное превосходство французских виноделов над творением господина Шустова.
Чего никогда не отрицал — целей своих этот стервец, сиречь господин генерал-майор, добиваться умел.
Причина же, побудившая его учинить этот демарш, была, как выяснилось вскоре, на редкость прозаична — сутки назад штаб корпуса получил из Петрограда депешу, в которой содержались: primo, приказ о присвоении подполковнику Филатову очередного звания, secundo же приказ об отчислении свежеиспеченного господина полковника в распоряжение генштаба АВР. Присылкой же вкупе с пакетом замены для полковника высокое командование озаботиться не сочло нужным — а посему о подыскании оной
