ГЛАВА 25
К полудню начался дождь. Он лил сплошной стеной, и день сразу померк, весь мир утратил своё многоцветье; за окнами, залитыми водой, мелькали бесформенные предметы цвета сепии. Скорость поезда упала вдвое, и прожектор на локомотиве не столько предупреждал встречных о приближении поезда, сколько освещал путь. Хотя холмы в этой области были не слишком крутыми, тем не менее при такой погоде здесь порой происходили оползни, преграждавшие путь. Поэтому машинист не хотел рисковать. Он не знал, что из-за этой разумной предосторожности я посылал ему в душе самые искренние проклятия.
— Как этот трусливый мерзавец смеет так задерживать нас? — разбушевался Макмиллан, в пятый раз в течение часа взглянув на часы. От скуки он выпил куда больше бренди, чем позволяло благоразумие, и стал сварливым. Он поминутно протирал запотевшее стекло, но открывавшиеся смутные пейзажи не доставляли ему удовольствия. — Мы опоздаем на пересадку в Льеж, и что нам тогда делать?
— Машинист должен думать о безопасности пассажиров, — огрызнулся я куда резче, чем это подобало слуге.
— Не грубите, Джеффрис, — предупредил Макмиллан. — Не забывайте: я могу уволить вас, если ваше поведение мне не понравится. А такие замечания мне не нравятся. — Он откинулся на спинку дивана. — Хоть бы этот проклятый дождь прекратился. Мы смогли бы хоть отчасти наверстать опоздание.
— Конечно, могли бы, — подтвердил я самым льстивым тоном, на который только был способен. — Но в любом случае мы попадём в Мец не позже полуночи.
К этому моменту я понял, что тревога обострялась всякий раз, когда я прибавлял приставку «фон» к названию города, к которому мы стремились, и вспоминал о том, что эта местность непрерывно переходила от Франции к Германии и обратно в течение целого тысячелетия. Фон Метц был, несомненно, немцем, а местность, чьё название он избрал в качестве своего имени, так же несомненно, являлась теперь частью Франции. Это обстоятельство лишало меня последних остатков спокойствия.
— Остаётся надеяться на это, — отозвался Макмиллан, успокоенный моим почтительным отношением.
Я разделял его беспокойство, вызванное нашим медлительным продвижением, но напомнил себе, что погода точно так же сказывается и на возможности передвижения наших преследователей. Исходя из этого, продолжал я свои неприятные размышления, они на самом деле не поджидали нас в засаде, а находились где-то позади и должны были волноваться точно так же, как и мы.
Мои опасения оказались пророческими. Около двух пополудни, когда мы пересекали несколько ручейков, превратившихся из-за дождя в бурные потоки, состав накренился, завизжали тормоза и тревожно завыл гудок. Раздался громкий металлический скрежет, в ответ ему послышались человеческие вопли, и первый вагон сошёл с рельсов. Следующие два вагона, в том числе и тот, в котором ехали мы с Макмилланом, потянулись вслед за ним, тоже соскользнули с рельсов, словно схваченные внезапной судорогой, и легли на склон холма, мимо которого проезжал поезд.
Макмиллан, от души ругаясь, хватался за всё подряд, пытаясь подняться на ноги.
— Сэр, — обратился я к нему, не двигаясь с места, — будьте осторожны. Мы не знаем, насколько устойчиво стоит вагон. — Конечно, я не верил, что, даже если он примется скакать, нам может стать хуже. Опасения у меня вызывали резкие звуки, которыми сопровождались эти передвижения. Они разносились по вагону, а находившиеся рядом с нами вооружённые охранники должны были в любых обстоятельствах защитить нас от опасности. Мне удалось уцелеть после нескольких нападений убийц, и теперь было бы крайне обидно пасть от пуль собственных телохранителей.
— Но… — запротестовал было Макмиллан, однако продолжение фразы потонуло в грохоте, похожем на взрыв, раздавшемся впереди.
Теперь уже я, опираясь на наклонную стену, торопливо добрался до распахнувшейся вагонной двери. В хорошую погоду спрыгнуть на землю было бы легко, но сейчас внизу была скользкая размокшая земля. Поэтому я, со всеми предосторожностями спустясь с подножки, всё равно упал, но сразу же вскочил, стряхивая с рук землю и мелкий гравий. Дождь поливал немилосердно; он сразу же промочил меня до нитки, и остатки тепла, которые я пытался сохранить в себе с ночлега, моментально исчезли.
Ближе к голове поезда я увидел двоих проводников с помощниками. Они расхаживали вдоль сошедших с рельсов вагонов и о чём-то говорили, покачивая головами и оживлённо жестикулируя. За моей спиной из вагонов, оставшихся на рельсах, начали понемногу выбираться пассажиры. Многие из них были расстроены, на некоторых лицах читалось отчаяние.
Теперь было ясно, что сегодня мы не попадём в Мец. Даже к полуночи. К этой удручающей мысли добавилась ещё одна, столь же неприятная. Если следом за нами движется ещё один поезд, его машинист может не заметить нас и не успеет вовремя затормозить. В этом случае произойдёт настоящая катастрофа. Я подумал, что следует предупредить кого-нибудь об этом, но тут увидел, что один из проводников с фонарём поплёлся в хвост поезда. Оставалось надеяться, что он отойдёт на достаточно большое расстояние, чтобы предупреждение имело смысл. Двое помощников проводников, одетые в непромокаемые накидки, взяли фонари, ломы и полезли под колёса изучать повреждение.
Из одного из задних вагонов примчался маленький толстый человек. Он пробежал мимо меня, громко крича, что он врач и готов оказать помощь пострадавшим. В одной руке он держал большой кожаный саквояж, а другой придерживал на голове шляпу. Ещё раз оглянувшись, я увидел, что всё новые и новые люди покидали вагоны и оставались мокнуть под дождём.
Один из наших охранников, двигаясь с преувеличенной осторожностью, вылез из вагона.
— И что теперь, сэр?
— Вы спрашиваете меня? — громко откликнулся я. Если мне не изменяла память, его звали Дитрих. — А что сказал Макмиллан?
Охранник (Дитрих?) невесело рассмеялся.
— Он велел нам поставить паровоз на рельсы, исправить вагоны и ехать дальше.
— Ну конечно, — сказал я. Мне было всё ещё не понятно, почему он пришёл за указаниями ко мне.
— Нам сказали, что в критическом положении следует советоваться с вами, — пояснил охранник, понизив голос. — А сейчас, похоже, оно наступило. Значит…
— Да, кажется, дело плохо, — медленно произнёс я, гадая про себя, где и от кого охранники получили приказы. Врач, дошедший до паровоза, теперь торопливо шагал назад вдоль вагонов. Он остановился у багажного вагона, прицепленного перед нашим, и спросил, не пострадал ли кто-нибудь из сопровождавших багаж.
— Несколько синяков и царапин, — последовал беззаботный ответ. — А беда в том, что всё перевернулось.
Врач подошёл к вагону Макмиллана и взглянул на меня.
— Там есть кто-нибудь ещё?
— Да, — ответил я. — Три телохранителя и шотландский дворянин.
Врач важно кивнул и заявил:
— Я должен посмотреть, в каком они состоянии. Вы, кажется, сами ранены, сэр?
— Два дня назад, — пояснил я и добавил: — Шотландец в отвратительном настроении. Мне показалось, что будет справедливо предостеречь доброго самаритянина.
