Она обняла Анку и поцеловала ее и поздравила.
Потом сказала с некоторой грустью:
— Значит, не всякой семье война приносит потери и горе.
Она помолчала немного и спросила:
— Но почему же ты до сих пор ничего мне не рассказывала о своей радости? И в классе никто этого не знает.
— Потому я тебе не рассказывала, — ответила Анка тихо, — потому, — повторила она еще тише, — что это могло напомнить тебе о твоем горе. Я этого не хотела.
— Но ведь я ж тебе друг. Как могла ты мне этого не сказать? — заметила Галя с удивлением. — Покажи мне хоть письмо отца.
— Потому я и молчала, что ты мне друг, — ответила Анка.
Но письмо все же показала. И Галя прочла его первые строки: «Анка, где взять такие длинные руки, чтобы из глубины повергнутой Германии обнять тебя, дитя мое?..»
Галя не стала больше читать. Она подошла к окну и долго смотрела в него не оборачиваясь.
И желание, с каким она шла к подруге, — рассказать ей все и признаться ей не только в своем несчастье, но и в своем бессилии, — исполнить показалось ей теперь невозможным.
Она молчала. И слезы стояли у нее в глазах.
Но Анка не поняла ее молчания. Она подошла к Гале и потихоньку обняла ее за плечи.
— Вот видишь, — сказала она, — не надо было мне говорить тебе ничего и ничего показывать.
— Да, не надо ничего говорить, — сказала Галя, отвечая своим собственным мыслям. — Никому ничего не надо говорить — ни о своем горе, ни о своей радости. Так лучше. Ты не пойдешь со мной во Дворец пионеров? У меня сегодня кружок.
Анка подумала немного. Но все же она сказала:
— У меня есть немного времени, пока мать не закончит работу на заводе. Она обещала сегодня не задерживаться там так долго, как задерживается всегда. Но, конечно, я пойду с тобой. Ты ведь знаешь, как я люблю ходить с тобой повсюду. Я давно уже не слышала твоего чтения.
И подруги вышли на улицу.
IX
Если школа, где учились Галя и Анка, была расположена так близко от их дома, что школьный двор с купой тенистых лип, куда неминуемо приходили они каждый день с самого раннего детства, казался им порою как бы продолжением их собственного двора, то Дворец пионеров никогда не казался таким — ни Анке, ни Гале.
Он был расположен далеко, в самой глубине города, и окружен высокими домами. Это был в самом деле старый дворец, выкрашенный в желтую краску, с колоннами, с высокой чугунной решеткой, за которой постоянно возвышался на деревянном цоколе белый гипсовый мальчик, запускающий в небо планер.
Сюда они приходили не каждый день.
Но каждый раз, входя за чугунную решетку дворца, они испытывали странное чувство. Никто не заставлял их сюда приходить. Они приходили сюда, лишь послушные своему желанию. Среди многочисленных комнат дворца, то расписанных ярко картинами, привлекавшими восторженные взоры маленьких детей, то тихих и скромных, как кабинеты ученых, то совершенно иных, где, как в настоящих мастерских, жужжали моторы, — дети в труде и искусстве искали свое призвание. Словно тот же суровый и нежный строитель, о котором когда-то думала Анка, стоя перед воротами школы, раскрыв свою щедрую ладонь, сказал им: «Выбирай».
Но это была такая великая щедрость, от которой терялось не одно еще неопытное детское сердце, предоставленное только одним своим желаниям и склонностям. И нередко свою мимолетную мечту, свои однодневные склонности принимали они за призвание всей своей жизни.
Вот и Галя послушалась своего желания славы, которая звучала ей в уши со всех экранов кино, со сцены театров, и в беседах подруг, и в домашних беседах отца и матери, находивших в ней столько талантов.
Для кого не заманчива слава в юную пору жизни, когда перед тобою сияют надежды и лежит беспредельная радость мира? Кто не слушался ее голоса и в зрелые годы? Кто не шел на зов ее даже в старости, блуждая по разным дорогам?
Наконец, как многим девочкам, Гале просто хотелось подвига или дела, которое возвысило бы ее над другими, ибо тщеславие не было чуждо ей.
Она выбрала для себя театральный кружок.
Анка вполне одобрила ее выбор.
— Разве не для того даны тебе природой способности, — сказала она Гале, — чтобы добыть себе славу, которой ты вполне достойна? Как я жалею, что у меня нет никаких талантов! Мы бы занимались вместе в театральном кружке. Но меня ведь выгонят оттуда через день.
— Значит, я сделала хорошо? — спросила снова Галя.
— Конечно, хорошо! — ответила с горячностью Анка. — И я завидую тебе, что у тебя есть уже твердая цель в жизни.
— Правда? — в третий раз спросила Галя.
— Правда, — ответила Анка.
Но Анка сказала неправду. Она вовсе не завидовала Гале. Она ни в чем никому не завидовала, так как считала себя девочкой простой. И сердце ее не имело еще никаких особенных склонностей, кроме самой обыкновенной склонности к горячей дружбе и к нежной любви.
И по этому самому так горячо поддержала она Галю. Все это было давно, когда они учились еще в седьмом классе и так часто ездили с Галей в дубовую рощу мечтать.
Но сама Анка в то время еще не имела никаких мыслей о себе. И никто ее дома не спрашивал, кем она хочет быть. И все же ей стало немного страшно за себя, когда, задав однажды сама себе этот вопрос и заглянув к себе в душу, она увидела там только сумбур.
В четырнадцать лет она еще не имела в жизни твердой цели!
«Разве это допустимо? — сказала она сама себе. — Чего ты хочешь, Анка?»
Ах, ей хотелось многого! Ей хотелось в жизни всего. То хотелось ей быть разведчицей и подвергаться страшной опасности и умереть, как Зоя, то в самом деле хотелось стать моряком и вместе с Галей отправиться в дальнее плавание на боевом корабле, разнося славу своего отечества по всем морям земного шара. Но, в конце концов, быть авиационным конструктором и совершенствовать боевые самолеты ведь тоже неплохо.
И с двумя знакомыми мальчиками она целую зиму посещала авиационный кружок.
Но чем больше Анка росла, тем больше возвращалась она к своей самой ранней, почти младенческой, мечте — быть просто похожей на мать и лечить, как она, людей, поднимать раненых на ноги и быть самым обыкновенным врачом.
Но говорить об этом она не любила. Это решение зрело в ней тайно — уж слишком простой казалась ей эта мечта.
Вот уже целый год, как Анка не ходила ни в какие кружки. Не хватало времени, чтобы и учиться, и готовить уроки дома, и стирать белье, и в школе сгружать дрова, и дежурить в госпитале у постели тяжело раненных бойцов, и дергать высокий лен в колхозном поле, по утрам покрытом жемчужной росой, и уноситься в далекие края на крыльях пролетающих мимо птиц.
Даже мечты отнимали время, которое стало таким дорогим — дороже, чем хлеб, который Анка ела, дороже, чем огонь, на котором мать готовила для семьи пищу, чем здоровье, чем жизнь…
И Анка не жалела об этом, ибо это было справедливо: время заключало в себе труд, которым народ побеждал врагов.
И теперь, подходя к чугунной решетке дворца, Анка сказала Гале:
— У нас есть еще несколько свободных минут. Я давно уже не была в нашем дворце. И как-то трудно
