Она смотрела на учителя прямо.
Так вот какие раны носит он на своем лице и какие раны прячет он в своем сердце! Так вот какая душа глядит из невидимых глаз, спрятанных за этими дымчатыми стеклами! И сквозь них, и даже слепыми глазами, можно видеть дальше других, в тысячу раз дальше, чем видит она своими большими прекрасными глазами. Так вот что такое красота, и долг, и воля, и ежедневный подвиг! Ты можешь не забыть своего горя, но владеть ты им должен. И ты зреешь, быть может, не тогда, не в тот весенний день, когда тебе выдают аттестат и вручают золотую медаль. Это только плод, это только знак! Ты зреешь постепенно, но созреваешь внезапно, как сейчас, может быть, стоя среди юной толпы на своем веселом празднике детства. Сходит душевный туман, и дорога твоя открывается вдруг, и ты смело ставишь на нее свою ногу.
Так думала Галя, глядя на Ивана Сергеевича и вспоминая все, что с ней было в этом году, — тревогу свою, и слезы, и горе. И лицо ее любимого учителя, на которое она с восхищением смотрела когда-то со своей детской марты маленькой девочкой, сияло для нее теперь иной красотой.
И ей поклонилась она.
И тот вопрос, который не могла она решить еще в недавние годы детства, беседуя с отцом, или читая на кружке Шекспира, или играя на скрипке и сочиняя милые песенки, и который не могла она решить даже вместе с Анкой и Ваней под зимними звездами у решетки своего дворца, решила она тут, в своей школе, среди юной толпы, окружившей учителя, на этом веселом школьном празднике.
Она пойдет по его дороге, по трудной дороге учителя! Ни по какой другой!
«А слава? — подумала Галя. — А слава… Пусть придет она ко мне сама. А я пойду своей дорогой».
Она это решила твердо.
Смятение ее неясных чувств прошло, бунт их утих, и в сердце вдруг наступил мир.
Она подошла к учителю и при всех сказала ему то, чего не могла сказать ему ни сегодня при встрече на школьной лестнице, ни вчера и никогда раньше.
— Иван Сергеевич, — сказала она, — я виновата перед вами, и мои друзья об этом знают. Знаете, вероятно, и вы. Но вот… — она обвела всех сияющим взглядом и повторила: — вот весь мой класс, вся моя школа, где я провела счастливые годы, и ты, мой первый друг, добрая моя Анка, показавшая мне подвиг верной дружбы, и ты, Ваня, и ты, прилетевший к нам так ненадолго, — пусть же вы все будете мне порукой, что я не обману ваших надежд никогда. Я чувствую это сейчас и говорю вам, Иван Сергеевич: я не обману ничьих надежд.
— Я так и думаю, — сказал Иван Сергеевич. — Я это знал и не думал иначе. Разве бы я мог победить, если бы хоть одну минуту не верил? Я верил — и победа пришла. Ты с нею выросла, девочка, я знал твое горе — и я тебя не утешал. Твоей душе не это нужно. Ты потеряла много и многое приобрела. Тебе будет легче теперь трудиться. Для всякого труда нужен талант.
— Я так и думаю, — повторила Галя слова учителя. — Я научусь трудиться. Я научусь и ждать…
Дети долго не хотели уходить с этого праздника.
Но учитель сказал им:
— Идите и не жалейте об этом празднике, потому что скоро-скоро наступит весна и будет еще один праздник, самый большой в нашей жизни.
Все разошлись.
И вот они снова, звезды, мелкие и крупные, в длинной свите зимней ночи провожают со школьного праздника троих друзей.
Анка, Галя и Ваня идут все рядом, занимая всю дорожку на бульваре. И с неба льется на них тихий, очень слабый свет, который отражается в их глазах, ложится на снег, на дорожку, на дремлющие ветви деревьев. И опять на самом краю небосклона, среди других звезд, последняя в этой свите, горит одна блестящая звезда.
Они втроем смотрят на нее долго.
И вся душа их до самого дна наполняется ее далеким сиянием — дивным предчувствием счастья.
Что это за звезда?
Пришла наконец та счастливая весна, о которой говорил Иван Сергеевич, тот праздник, которого ожидали не только Галя и Анка, но и все люди, желающие на земле добра. И небеса, неизмеримо высокие в эту пору мая, уже мирные, были пронизаны глубоким светом, и по ним плыли облака, которые ветер приносил издалека, с запада, будто и их, как солдат, возвращая на Родину.
Только Галин отец не вернулся.
Но если сердце твое празднует победу, то и горе твое понемногу утихает, и дни твои окрыляются быстрейшими минутами, и время мчится с божественной скоростью, и его так много, что хватает на все свои дела.
Галя это отлично узнала.
Она не воевала больше с предметами, и предметы не воевали с ней. Они покорялись ей теперь, как покорилась ей ее чудесная память.
Работа спорилась в ее руках; и в труде и в ученье она снова находила радость.
И дубовая роща, где весной распевали птицы над головою Гали и Анки, снова слушала их молодые желания, и грез их не тревожили никакие опасения.
Теперь уже никто из девочек, кто видел Галю, стоявшую у экзаменационного стола перед Иваном Сергеевичем и перед самыми строгими судьями, не сомневался более в том, что маленькое знамя их снова гордо реет на мачте, на их корабле, отбывающем в дальнее плавание за скромным подвигом долга, дружбы и любви.
И в тот день, когда Гале вручили самую высшую в школе награду, Иван Сергеевич, как в старые годы, поцеловал ее в золотую головку и сказал:
— Счастливого плавания, девочки! Одно я могу вам сказать на дорогу: в какую бы вы гавань ни прибыли, запасайтесь в ней силой и мужеством.
А вечером был снова праздник, последний в школе праздник для Анки и Гали.
И хотя Ваня не был на нем, но подруги вспоминали его, как сон, что прилетел к ним однажды на светлых крыльях в зимнюю ночь при свете горящих созвездий. Они хотели бы, чтобы он снова вернулся. Но сны не приходят к нам по нашему зову.
Это Галя и Анка позже узнали.
И милый зеленый берег детства стал удаляться от них.
Открывались иные, далекие и дивные берега.
Но автор уже не может прийти к ним вместе с Галей и Анкой, так как он кончил свою повесть, которую писал он только для юных сердец.
И, перечитывая ее еще раз сначала, он подумал о том, что, следя за их тревогами и волнением, он, быть может, вознес эти юные сердца чересчур высоко и простил им многие ошибки. Но он сделал это только из любви, ибо юность всегда прекрасна, и ничто не заставляет нас так сильно любить ее, как то, что с ней разлучает, — невозможность вернуться.
