их пальцы, словно бешеные насекомые, мечутся вверх и вниз по струнам, рождая музыку, как вдруг рука Карло оказалась под моей мокрой блузкой и стала нежно опускаться и подниматься по позвоночнику, по моей влажной коже, заставив отвердеть мои соски.
Все мы — грешники.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Лицо Марка окаменело — он стиснул зубы так крепко, что видно было, как на скуле бьется пульс.
— Ты хочешь сказать, что снова встречаешься с ним? Tu le vois toujours en fait, все еще?
Мы остановились на красный свет, но Марк все еще продолжал смотреть вперед на дорогу, крепко сжимая в руках руль. Мы ехали ко мне домой, через площадь Республики, по нашей старой дороге, по которой мы часто ездили, пока Марк не стал отвозить меня к себе домой. Пока она уже точно не ушла.
— Нет, Марк. Я совсем не это имела в виду. — Я замолчала, рассматривая его руки, его побелевшие костяшки пальцев. — Как я уже тебе сказала, у меня сегодня утром был с ним урок.
Зажегся зеленый, и мы тронулись, немного быстрее, чем мне хотелось бы. Марк смотрел на дорогу, о чем-то размышляя при этом. Он прищурился и тоже бросил взгляд на мои руки, которые я держала на коленях.
— О чем ты думаешь? — спросила я, хотя и так это знала. Я прикрыла ладонью запястье, но было уже поздно.
— Твои часы. Где, ты говоришь, их нашла? Я не говорила.
Эти часы были у меня практически с самого начала, почти одного возраста с нашими отношениями, лишь на два дня моложе, но даже старше, чем Чарли. Они были на мне во время родов, с полуночи, когда начались первые схватки, и в одиннадцать утра, когда мне сообщили: «Энни, у тебя родился замечательный мальчик». Вот почему, когда Карло протянул мне сегодня утром коробку, я взяла ее, любезно приняв подарок. Ведь, в конце концов, он принадлежал мне по праву. Но тогда, в первый раз, часы так и оставались в коробке, которую я задвинула в самый дальний угол шкафа, как и платье. Потом однажды, когда эта коробочка уже ничего для меня не значила, а воспоминания о Карло потеряли свою живость и потускнели, я просто вынула ее и извлекла оттуда часы.
С тех пор они упорно отсчитывали время, даже когда я надевала другие часы. Я просто убирала часы Карло в ту коробку, отдавая предпочтение другим, пока они не подводили меня. Его же часы продолжали идти. Просто парадокс, каким безотказным оказался этот нежеланный и навязанный мне подарок. Последний подарок Карло.
Мне было интересно, зачем Марк меня сейчас спрашивает об этом? У нас нет на это времени, нам нужно найти выход из того переплета, в котором мы оказались. Вернуться к Чарли.
Мы подъехали к перекрестку у площади Республики.
— Il te l'а donne ce matine, c'est ca?
— Да, именно так, он подарил их мне сегодня утром, — кивнула я.
Именно его «c'est ca»? встревожило меня. Испанская инквизиция на французский манер. Это же просто нелепо! До него наконец-то дошло. Тогда он и не думал об этом, и вообще он никогда не думал об этом, до этой самой минуты. Карло подарил мне часы, которые теперь ничего не значили — и не значили даже тогда. Потому что я встретила Марка.
Но теперь он действительно всерьез задумался об этом.
— Так, значит, этим утром, после того как ты отправилась из нашего дома, ты занималась с ним, так же как занималась тогда, в тот раз, после нашей встречи. И он подарил тебе эти часы, c'est ca? — спросил Марк, не глядя на меня.
— Нет, Марк, все не так просто, — проговорила я, чувствуя, что наш разговор сильно стал напоминать очную ставку. — Он подарил мне эти часы, но они мне не были нужны.
Марк посмотрел на меня, и я поняла, что мои слова прозвучали весьма неубедительно.
— Так, значит, ты все еще виделась с ним, Энни, когда мы уже стали встречаться, c'est ca?
И снова мы оказались в самом начале. Ну а чего он, собственно ждал? Мне что, надо было сказать «Ой, прости, Карло, я только недавно познакомилась с мужчиной, с моим будущим мужем, и поэтому я больше не могу тебя учить английскому». C'est ca?
Марк хлопнул ладонью по рулю.
— Non, tu n'as toujours pas repondu a ma question! Я спрашиваю не о том, чем ты занимаешься с ним. Я говорю о том, что ты встречаешься с ним, Энни!
Вся штука заключалась в том, что тогда, давно, в тот понедельник, отвергнув небольшую золотистую коробку, я и впрямь сказала Карло, что встретила кое-кого и между нами все кончено. Но сделал ли Марк что-то подобное? Сказал ли он Фредерике о том же самом, когда вернулся к ней после нашей первой встречи?
— Ты имеешь в виду, как ты и Фредерика? — Я не обращала внимания на его взгляд, на стиснутые зубы. — Как ты все еще встречался с ней? И как все еще встречаешься с ней?
— Merde, Энни! — воскликнул Марк, резко вывернув руль вправо. Машина остановилась на обочине, заскрипев тормозами. — О чем ты говоришь? C'est completement different, ca! Это же совсем другое!
Мы остановились прямо на автобусной остановке. Пожилая пара смотрела на нас, и мужчина осуждающе качал головой. Теперь у нас появились и зрители. А над нами снова стояла огромная бронзовая дама с оливковой ветвью в руке. Теперь этого явно будет недостаточно, чтобы примирить нас.
— О да! Прости, ошиблась. Ну конечно же, это совершенно другое дело! — Я взяла сумочку, стоявшую у меня в ногах. — Потому что ты просто с ней живешь. Всего-то!
— Энни, я же тебе сказал, она собирается выехать. Я уже это объяснял. Здесь ничего…
Но ее образ снова стоял у меня перед глазами. Прямо Спящая красавица. Сзади приближался автобус, водитель решил известить нас о своем присутствии с помощью мощного гудка. Между тем старик подошел к машине и стал злобно выговаривать нам через мое закрытое окно. Женщина наблюдала, нервно выкручивая руки. Я потянулась к ручке двери.
— О, Энни, ne fais pas ca. — Марк перехватил мою руку. — Это глупо. Перестань. Поехали домой.
Но волна гнева захлестнула меня. Домой? Где наш дом, Марк?
Мне нужно было глотнуть свежего воздуха. У меня резало глаза. Я не хотела начинать плакать. Только не здесь, когда на тебя все смотрят. Да еще так недобро. Открыв дверь, я вышла, и старик мгновенно, словно побитая собака, ретировался за остановку.
Я наклонилась к машине:
— Может, к тебе домой? Тогда скажи мне, Марк, где ты меня положишь? На диване?
Он нажал на газ даже прежде, чем я смогла нормально захлопнуть дверь. Колеса с визгом завертелись, и машина сорвалась с места, оставив после себя запах выхлопа и горелой резины.
Старик снова начал кричать, негодующе махая руками: «Oh la la! Regarde-moi ca, ces jeunes fous!» Посмотрите, мол, на этих молодых сумасшедших. Он имеет в виду нас.
Я помню нашу первую ссору. Я говорю «ссора», но, вспоминая о ней сейчас, я совершенно точно уверена, что та ссора не стоила даже листочка с оливковой ветви этой бронзовой дамы. Но только не тогда.
Был мой двадцать шестой день рождения и годовщина нашего знакомства, и мы решили встретиться после работы в огромном торговом комплексе «Лез Олл», в центре Парижа. Марк нашел новый бар и провозгласил его тем местом, куда я пойду отмечать свой день рождения с ним, моим любимым.
В то утро я опаздывала на работу, сидя перед зеркалом в одном лифчике и трусиках, положив ногу на ногу, и красила губы огненно-красной помадой, которая должна была возвестить о моем дне рождения, о моем счастье… о моей новой любви. Помаду столь яркого цвета я постепенно перестала использовать в тридцать. Кровавые и малиновые цвета фам фаталь поблекли, словно выцветшие на солнце краски, постепенно посветлев до цвета туманной розы, присущего зрелой женщине, которой я становилась. Увянув так же, как и страсть Марка.
