В ответ он только шумно выдохнул, словно выпустил пар из скороварки.
Мы стояли у перил, ограждающих Сену. Внизу неспешно бежала серо-синяя вода. Над нами, в мрачном свете этого серого вторника, собор Парижской Богоматери высился как огромный белый замок, сказочный замок, очень похожий на те, что я видела на картинках еще в детстве.
— Что он сказал, Марк? О чем вы говорили?
Марк засунул руки в карманы и пожал плечами под порывом холодного ветра.
— Да так…
Увидев его едва уловимую мальчишескую улыбку на лице, я захотела плакать. На меня словно смотрел Чарли. Это было его лицо, это были даже его слова. Мы сами стали говорить так, и это означало «Я не хочу говорить об этом». Но сейчас я не хотела играть в эту игру. Все было слишком важно.
— Это все, Марк? Да так?
Он вынул руки из карманов и, повернувшись спиной к воде, сложил их, словно защищаясь.
— Oui, c'est tout.
И снова он напомнил мне Чарли, когда тот наотрез отказался снимать с себя костюм Бэтмена, настаивая, что пойдет в нем спать, несмотря на то что костюм представлял собой черный комбинезон из чистого нейлона, который еще и был на два размера меньше, и на улице стояла ужасная жара. Чарли скрестил руки на груди, и его лицо выражало твердую решимость не уступать, совсем как у Марка сейчас. Тогда мне пришлось подождать, пока он заснет, чтобы стянуть с Чарли этот злосчастный костюм. Под ним кожа Чарли была горячей и липкой от пота. Я вдыхала этот милый, сладковатый запах Чарли, пока он спал.
— О Марк… — Я потянулась к его плечу и почувствовала, как мышцы напряглись под моим прикосновением. — Разве мы не можем поговорить об этом сейчас?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Парижские парки красивы, как рисунки ребенка. Извилистые тропы петляют вдоль идеальных ярко- зеленых лужаек, цветочных клумб, заботливо подстриженных деревьев, которые кто-то будто бы аккуратно расставил, и мимо обязательного фонтана в центре, где плавают игрушечные кораблики.
Но ходить по траве нельзя.
Когда я первый раз сказала Марку, что хочу вернуться в Австралию, что мне не хватает той простоты, когда по улице можно ходить в шортах и футболке, можно бегать босиком по траве и песку, и что я хочу, чтобы он увидел страну, в которой я родилась, Марк ответил: «Eh bien, on у va! Хорошо, поехали!»
Тогда мы были вместе уже три года. В то время для нас не существовало трудностей. Я скучала по дому, вот он и вез меня домой. Но я не думаю, что Марк представлял себе реальное расстояние, которое нам предстояло преодолеть. Я думаю, что только после того, как мы приехали, начали обустраивать наш новый дом в Австралии и нашли работу, Марк наконец все осознал. Австралия была слишком далеко от Франции, и расстояние это нельзя измерить только в километрах. Там я была etrangere — иностранкой с акцентом, забавной девушкой, которая вызывала смех у французов всякий раз, когда безуспешно пыталась произнести некоторые слова и воспроизвести грассирующее «эр». Но теперь он был чужаком. И у меня не было семьи, с которой можно было бы его познакомить. Я была просто перекати-полем, и у меня не было истории. Бабушка умерла примерно три года назад, и с матерью я с тех пор не разговаривала. Я даже не сообщила ей, что вернулась.
— Ты скучаешь по своим родителям? — спрашивала я его тогда.
— Non, — улыбался Марк. — У меня есть ты!
Но иногда меня мучает вопрос, о чем думал Марк вечерами, когда приходил с работы, садился ужинать за стол и, хмурясь, смотрел в пустоту. Тяготила ли его чуждая языковая среда? А может быть, ему непросто было свыкнуться с нашими австралийскими реалиями, когда коллеги по работе грубовато ободряли его: «С ней все будет нормально, приятель».
Я забеременела в первый или второй месяц после нашего приезда в Сидней. Будто мое тело само решило, что теперь я дома. И, кроме бурной радости по этому поводу, немного позже я почувствовала и облегчение. Теперь я могу предложить Марку частичку меня. И частичку его самого. И мы можем создать нашу собственную семью с историей, которая начинается с нас, начиная с нуля, с этого ребенка.
— Epouse-moi, Энни. Выходи за меня, Энни, — произнес Марк, когда я все ему рассказала. Эти простые слова вспугнули сотни бабочек у меня внутри, которые порхали вокруг нашего еще не рожденного ребенка и вокруг моего сердца, пока мы шли босиком по песку пляжа Тамарама. Встав у самой кромки воды, мы смотрели на океан. Здесь я купалась с подружками, когда была маленькой. Ныряя, мы держались за водоросли, пока волны прокатывались над нашими головами.
— Выходи за меня, Энни, выходи за меня, выходи за меня!
На следующий день, мы сели в автобус, который направлялся в Рокс [18], мимо причала, где пахнет солью и рыбой, мимо кораблей и туристов, мимо гавани. Мы ехали в отдел записей актов гражданского состояния.
Свидетельства о рождении, смерти и регистрация браков. Пожалуйста, возьмите талон.
Когда я нажимала на кнопку, Марк прошептал мне на ухо: «Не ошибись с талоном, Энни!»
На синих пластиковых сиденьях мы ждали, когда подойдет наша очередь. Рядом с нами сидела молодая пара с новорожденным на руках. Вся простота процедуры вызвала у нас смех, и мы все еще продолжали смеяться, когда женщина за конторкой сказала нам: «Чтобы жениться, вам нужно подождать по крайней мере один месяц и один день. Таковы правила».
Мы снова оказались в лучах жаркого австралийского солнца.
Бланк предварительного заказа на брак лежал аккуратно свернутым у меня в сумочке, и мы шли рядом по берегу океана. Тогда Марк спросил меня:
— С est tout? Это все?
— Да! — Я улыбнулась, взяла его за руку и крепко поцеловала в губы. — Все так просто!
— Но разве ты не хочешь пригласить свою семью?
Я повернулась к Марку. Впереди остановился туристический автобус, из которого вывалилась целая толпа японцев. Они перегородили нам дорогу, фотографируя друг друга на фоне Сиднейской бухты, выстраиваясь в шеренги вдоль перил.
— Какую семью, Марк?
— Та mere, non?
— Мою маму? — Его вопрос показался мне полным абсурдом.
Мы поженились через месяц и один день в городской канцелярии. Это было счастливое гражданское бракосочетание, которое прошло без моей матери.
Но однажды, когда мы вместе лежали в постели, Марк провел ладонью по моему животу и снова спросил:
— Mais Энни, tub ne veux pas lui dire? Разве ты не хочешь сообщить своей матери о ребенке?
— Ты не понимаешь, — ответила я тогда, положив ладонь на его руку. — Это совсем не то, что твоя семья. Между моей матерью и мною нет таких же отношений.
После Марк не упоминал об этом, по крайней мере пока я была беременна. И поэтому я предположила, что он все понял.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Когда умер отец Марка, я была на седьмом месяце беременности. Я была большой и круглой, поэтому не могла поехать с Марком во Францию на похороны.
С первого телефонного звонка, когда Роза сказала, что Морис умирает, и несколько недель до смерти отца Марк пребывал в состоянии глубокой молчаливой апатии.
