кораллов и акул». Для проверки нужно было произвести опыты по приманке. Для этого нужно было записать «крик» бьющейся рыбы. Если бы нам удалось зарегистрировать такие колебания и потом из изучить, то это имело бы существенное значение для промыслового рыболовства. Лов акул до сих пор ведется в небольшом масштабе — просто потому, что их не находили в достаточном количестве. Если бы теперь удалось приманивать рыб, стало бы гораздо проще ловить акул сетями, удочкой или при помощи новых электрических методов. С промыслового судна, двигающегося вдоль берегов, можно было бы ловить акул, перерабатывать тут же кожу и жир, а остальное превращать в удобрения. Кроме того, этот метод мог бы применяться для освобождения мест купания от кишащих там акул, например у берегов Австралии.
Я обратился в Общество акустической и кинематографической аппаратуры в Вене, и мне удалось убедить фирму сконструировать для нас подводный микрофон и подводный громкоговоритель. Магнитофонную установку нам любезно предоставила фирма Филиппса. Инженер Вавровец был одним из конструкторов этого общества. На время нашей экспедиции фирма дала ему отпуск для обслуживания подводной электронной радиоаппаратуры. В качестве источников питания мы взяли с собой батареи; кроме того, нам удалось разыскать в Порт-Судане большую переносную динамомашину.
Первые опыты мы провели в мутной лагуне Суакина. Теперь нам нужен был корабль, который доставил бы нас с аппаратурой на место. Там мы смогли бы гарпунировать перед микрофоном больших рыб, и там же должны быть акулы, на которых мы хотели испытывать действие возбуждаемых нами в воде колебаний. Казалось бы, что это несложная задача, на деле же она едва не стоила нам жизни.
Мы искали моторное судно, но не нашли ни одного, которое можно было зафрахтовать»! Нам рекомендовали парусные суда в бухте Фламинго. Когда-то они были гордыми властелинами Красного моря, но сегодня это просто полуразрушенные развалины, окруженные роями мух. Еще издали мы почувствовали зловонный запах. Несколько выходивших в море парусников использовались для добычи жемчужных раковин и морских улиток и этот не очень ароматный товар продавался с аукциона в бухте Фламинго.
Худые, изможденные фигуры сидели на корточках под дощатыми навесами, словно в собачьих конурах. У детей, апатично слонявшихся из угла в угол, по векам ползали мухи. Нам сказали, что хозяин самых пригодных парусников богатый араб по имени Тахлове. Осмотрев наиболее подходящий из них, я послал владельцу приглашение посетить нас в нанятом нами доме.
Подъехал большой автомобиль, из него вылез необыкновенно толстый человек, за которым следовал толмач. Я позвал обоих на террасу и пригласил господина Тахлове присесть на один из самых крепких стульев. Джерри принес апельсиновый сок и воду. Я сделал лимонад, и поднял бокал за приятное знакомство и удачную сделку.
Следующие мгновения должны былины послужить дурным предзнаменованием. Первый глоток застрял у меня в глотке. Проклятие! Джерри схватил в холодильнике вместо бутылки с водой бутылку с фотопроявителем. Не выдав себя, я проглотил горькую дрянь. Она не была ядовитой и мой гость ни в коем случае не должен догадаться, что мы потчуем его проявителем.
— Австрийский национальный напиток, — сказал я между прочим. Толмач перевел. Господин Тахлове, который удивленно смотрел в стакан, понимающе кивнул головой. После второго глотка его жажда была окончательно утолена.
Мы ударили по рукам. За сто фунтов в неделю мы получали судно вместе с командой в десять человек, все они арабы. Господин Тахлове собирался специально для нас почистить «Эль-Чадру». Над трюмом судна были перекинуты две доски. Задняя несколько приподнятая палуба, защищенная от солнца парусом размером пять на четыре метра, должна была служить нам кают-компанией, спальней и рабочим помещением. В передней части палубы жила команда. Спустя две недели мы медленно плыли вдоль поберечь под высокими живописными парусами; нас качало, как пассажиров прошлого века. Большая динамомашина была установлена в трюме, аппаратура звукозаписи упакована в водонепроницаемые ящики. Наша жизнь была до крайности примитивна. Билл Кларк предоставил в распоряжение Лотты складную походную кровать; все остальные спали на резиновых матрацах, разложенных вокруг нее.
Мы терпеливо переносили жару и вонь раковин, нашествие крошечных мушек, залезавших почему-то обязательно в ноздри огромных тараканов, которые пожирали рассыпанный повсюду порошок от насекомых и становились только жирнее. Высокое ложе Лотты хорошо обдувалось ветром, однако как раз над ним находилась рея, по которой к вечеру начинали прогуливаться тараканы. Если время от времени мы просыпались от страшного крика, это означало, что один из них приземлился на лице Лотты.
Рано утром, когда мы пробуждались, матросы, одетые только в набедренные повязки, стояли на коленях и молились, то склоняясь, то выпрямляясь, лицом к восходящему солнцу. Они были добродушны и приветливы, только у рулевого были свирепые глаза; Махмуд рассказал нам, что у него время от времени бывают припадки. Тогда его охватывает оцепенение, и перед ним необходимо жечь ладан. После этого он снова возвращается к жизни. Капитан же был спокоен и сдержан. Лишь недавно мне стало известно, что спустя три года после нашей поездки «Эль-Чадра» затонула во время бури и вся команда погибла.
Скоро у меня с капитаном начались недоразумения, так как он не хотел бросать якорь ни у одного из тех мест, которые годились для наших экспериментов. Он хотел проводить каждую ночь в какой-нибудь заболоченной бухте у побережья; нам же, наоборот, нужны были большие рыбы в прозрачной воде, а следовательно, открытое море у коралловых рифов. Через три дня я взял на себя ответственность, и мы бросили якорь прямо над остатками судна, затонувшего у Аты.
Мы договорились, что Билл будет следовать за нами в автомобиле, и я послал на берег баркас с двумя своими помощниками, чтобы забрать его. Через полчаса после того, как отошла лодка, мы увидели приближающуюся к нам со стороны суши широкую сверкающую полосу воды. Еще через несколько минут налетели первые порывы бури, с невероятной остью обрушившейся на нас. Хотя было всего лишь пять часов пополудни, стало темно, как ночью. «Разверзлись хляби Лесные», и на нас обрушились потоки воды.
Быстро растущие волны раскачивали «Эль-Чадру», как ореховую скорлупу. Сквозь дождевую пелену мы видели возбужденных матросов, бросавших еще два якоря, но тросы рвались один за другим. Оживленно жестикулируя, матросы достали из трюма судна еще один якорь. Он висел на двойном тросе, и был для них чем-то священным; воспользоваться им можно было только в случае крайней опасности. Его спустили как раз тогда, когда оборвались два предыдущих. Порвись и он, наша экспедиция на этом и закончилась бы. Вокруг стало темно, как в могиле. Мы сидели на палубе совершенно промокшие, тесно прижавшись друг к другу. Теперь можно было обдумать доводы капитана, предупреждавшего о внезапных бурях, я же раньше думал только о своих экспериментах с рыбами и беззаботно отмахнулся от его предостережений. Чтобы отвлечь Лотту от страшного грохота за спиной, я кричал ей в ухо какую-то чепуху. Мы теперь находились всего в сорока метрах от рифа, через который с диким ревом перекатывались волны. Буря прижимала нас прямо к рифу. Наша лодка была у берега, но и она уже не смогла бы помочь. На «Эль-Чадре», на лодке или вплавь — все было бы перемолото в рифах бушующими волнами, как жерновами.
Другими глазами взглянули мы теперь на лежащие под нами остатки судна. На его палубе, в этом красивом коралловом саду, вероятно, когда-то сидели такие же жалкие фигуры:. Возможно, они тоже надеялись на последний якорь, удерживавший их судно.
Медленно, очень медленно тянулась ночь. Все новые порывы бури налетали на нас. Но постепенно она выдыхалась. Хлещущий, барабанящий дождь ослабевал. Когда наступило бледное утро, мы посмотрели друг на друга и на поле брани, в которое превратилась палуба. По серому грязному морю, сглаженному дождем, катились высокие волны, грузно и широким фронтом переваливаясь через риф. Матросы лежали внизу, в трюме, и спали как убитые. Они всю ночь провели у троса, следя за тем, чтобы он не перетерся и не лопнул при внезапном порыве ветра. Раскачиваясь на волнах, «Эль-Чадра» охала и стонала. Ей было лет сто, и она недвусмысленно давала понять, как мало довольна она мной и моей затеей.
Около десяти часов прибыла лодка с Биллом — он уже поймал три рыбы. Ночь они провели частью в автомобиле, частью под ним. По просьбе капитана, мы нырнули за потерянными якорями и с трудом срастили тросы. В полдень подняли паруса и отправились назад в Порт-Судан.
Следующей нашей целью я избрал район острова Макауа, в шестидесяти милях севернее. Мы могли бросить якорь под защитой острова, там была прозрачная вода и, вероятно, достаточно рыб. Снова мы медленно заковыляли вдоль побережья. На полпути наш покой был внезапно нарушен.
Из трюма судна послышался резкий крик. Команда, толь ко что мирно распивавшая кофе, превратилась в орущую толпу, в центре которой бушевал наш переводчик О'Шейк. Он как сумасшедший
